Синяя лилия, лилия Блу - Мэгги Стивотер

– Да вы шутите!

– Он в ужасном состоянии – ткани вообще плохо сохраняются, как тебе известно. Ученым потребовалось много времени, чтобы разобраться, что это такое. Остановись вон там, Ганси, и я тебе покажу. Благодаря счастливому стечению обстоятельств ткань нашли под каким-то сараем в Киртлинге. Наводнение проточило широкий проход в пахотном слое, и обнажился край старого фундамента. Пришлось снять несколько метров почвы.

Адам спросил:

– И вода не уничтожила флаг?

Профессор повернулся к нему.

– В том-то и дело! Физика сделала финт ушами, и вода не наполнила фундамент, а почему-то пробила себе русло чуть выше по холму. Отвечаю на ваш незаданный вопрос: да! Сарай стоит на силовой линии.

– Именно это я и хотел спросить, – заявил Ронан.

– Ронан, – сказала Блу, – прекрати.

Ганси краем глаза заметил в зеркальце, что Адам смеется.

Он остановился на парковке у задрипанной бензоколонки. Мэлори достал откуда-то старый цифровой фотоаппарат и принялся перебирать снимки.

– Теперь говорят, что наводнение случилось из-за сильнейшей грозы и все такое. Но люди, которые были там, говорят, что стены сарая источали слезы.

– Слезы! – воскликнула Блу.

Трудно было понять, в восторге она или в ужасе.

– А вы как думаете? – спросил Ганси.

В ответ Мэлори просто вручил ему фотоаппарат. Ганси взглянул на экран.

– О, – сказал он.

На фотографии был полусгнивший кусок ткани с тремя женщинами в простых платьях, какие носили задолго до Глендауэра. Они стояли в одинаковых позах, воздев руки с кроваво-красными кистями на уровень головы, и, видимо, приветствовали великого короля.

И у каждой было лицо Блу Сарджент.

«Невероятно».

Но нет. В последнее время вероятно было все. Ганси увеличил фотографию, чтобы рассмотреть получше. На него глянули большие глаза Блу. Стилизованные, да, но, тем не менее, сходство было разительное: ее сомневающиеся брови, ее любопытный рот. Ганси прижал к губам костяшку пальца. В ушах у него гудели осы.

На Ганси вдруг нахлынули чувства – этого не случалось уже давно. Он вспомнил голос, который звучал у него в голове в тот день, когда он спасся. «Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кто-то сейчас умирает на силовой линии, хотя не должен, а ты будешь жить, хотя не должен». Ганси переполняло желание увидеть Глендауэра своими глазами, коснуться руки короля, встать перед ним на колени, поблагодарить его, быть им…

С заднего сиденья потянулись руки; Ганси не знал, чьи именно. Он отдал фотоаппарат.

Блу пробормотала нечто неразборчивое. Адам прошептал:

– Она похожа на тебя.

– Которая?

– Все.

– Блин, – произнес Ронан, озвучив общее мнение.

– Отличная фотография, – наконец сказал Ганси. – Качество превосходное.

– Конечно, – ответил Мэлори. – Вы что, не поняли? Этот сарай стоит рядом с моим загородным домом. Я лично видел слезы. Гобелен нашла моя команда.

Ганси отчаянно пытался сложить два и два.

– А как вам пришло в голову заглянуть туда?

– В том-то и дело, Ганси. Я вообще ничего не искал. У меня был заслуженный отпуск. После адского лета, когда я боролся с проклятым соседом и его забитой канализацией, мне страшно хотелось уехать хоть ненадолго. Уверяю, мое присутствие в Киртлинге было чистым совпадением.

– Совпадение, – с сомнением повторил Адам.

Что это было, такое огромное? Предвкушение и страх оживляли Ганси. Происходящее, в его громадности, напоминало черную пропасть в пещере. Он не видел ни дна, ни противоположного края.

– Кстати, Ганси, – бодро объявил Мэлори, – мне не терпится познакомиться с твоей силовой линией.

4

В ту ночь Блу не могла заснуть. Она ждала, что вот-вот откроется входная дверь. Какая-то глубоко укоренившаяся, глупая часть ее сознания не желала верить, что мать не вернется домой до завтра, когда начнутся уроки. У Моры всегда был ответ на любой вопрос, пусть даже неверный, и Блу принимала как должное, что мама остается неизменной, в то время как все остальное становится с ног на голову.

Блу скучала по ней.

Она вышла в коридор и прислушалась. В другой комнате Орла проводила полуночное очищение чакр с несколькими рьяными клиентами. Внизу сердитая Калла смотрела в одиночестве телевизор. На втором этаже стояла тишина. Тишина… а потом из комнаты Персефоны, в дальнем конце коридора, донеслось несколько коротких и решительных вздохов.

Когда Блу постучала, Персефона произнесла своим еле слышным голоском:

– И тебе тоже можно.

Лампа в комнате освещала лишь убогий маленький столик и край высокой старомодной кровати. Персефона, скрестив ноги, сидела в викторианском кресле. Огромное облако кудрявых волос казалось золотым в свете одинокой лампочки. Персефона чинила старый свитер.

Когда Блу вскарабкалась на старый матрас, несколько катушек подкатились к ней и уткнулись в босые ступни. Она натянула непомерно большую футболку на колени и несколько минут наблюдала за Персефоной. Та зачем-то удлиняла рукава, пришивая к ним не подходящие по цвету манжеты. То и дело она вздыхала, досадуя то ли на себя, то ли на свитер.

– Это твое? – спросила Блу.

– Мое – что? – Персефона проследила ее взгляд. – А. Нет. Был. Раньше. Ты же видишь, что я его переделываю.

– Для кого-то с гигантскими руками?

Персефона приподняла свитер, чтобы убедиться, как обстоит дело.

– Да.

Блу медленно разложила нитки по цвету на кровати рядом с собой.

– Думаешь, мама отправилась искать Орешка?

– Твоего отца. Артемуса, – поправила Персефона. Или уточнила.

Отца Блу вообще-то звали не Орешек – это было шутливое прозвище, которое Мора дала ему «в старые добрые времена».

– Пожалуй, ты чересчур упрощаешь. Но – да, это одна из причин, по которым она ушла.

– А я думала, она неровно дышит к мистеру Грею.

Персефона задумалась.

– Проблема с твоей матерью, Блу, заключается в том, что она никак не успокоится. Мы объяснили ей, что Артемус остался в прошлом. Я сказала, что он сделал свой выбор задолго до твоего рождения. Но нет, она все время об этом вспоминала. Как можно исцелиться, если постоянно ковырять рану?