Лето на Парк-авеню - Рене Розен

Я опустила фотоаппарат и направила на нее, пораженная, что слышу эти сведения от веснушчатой девицы, которой, казалось бы, пристало больше интересоваться американской эстрадой, чем строительством и облицовкой небоскребов.

– Откуда ты столько знаешь об этом? – спросила я, глядя на нее через объектив.

Несмотря на прохладную погоду, я увидела, что на лице у нее проступили новые веснушки, хотя на солнце мы были недолго.

– Серьезно, – спросила я, фотографируя ее, – откуда столько сведений?

– Ой, даже не знаю, – сказала она, позируя мне (она стояла перед ремонтом обуви, и неоновый контур сапога в витрине идеально обрамлял ее профиль). – Меня всегда завораживала архитектура. То есть кто-то ведь создал его, – она указала на небоскреб, – просто силой своего воображения. Увидел у себя в голове – и вот оно теперь. Навечно. Это поразительно. Ты читала «Источник» Айн Рэнд?

Я покачала головой.

– Почитай. Я три раза перечитывала. Идем, – она двинулась дальше по тротуару, – покажу тебе Эмпайр-стейт-билдинг.

Мы пошли по Пятой авеню, между 33-й и 34-й улицами. Совсем рядом был универмаг «Мэйси». Фасад загораживали леса, и слышался стук молотков и дрелей.

Стоя в прохладном весеннем воздухе, Труди указала прямо вверх.

– Эмпайр-стейт-билдинг спроектировал архитектор Уильям Лэмб. Отгадай, сколько ему понадобилось, чтобы набросать чертежи? Две недели. Каких-то две недели.

– Впечатляет.

Я подняла фотоаппарат и сделала несколько снимков, а в воздухе между тем разливался дымный запах хот-догов от тележки, стоявшей неподалеку. Продавец сидел на молочной таре, в рваном зеленом комбинезоне, его нос и щеки покрывала сетка сосудов. Он курил сигарету без фильтра и смотрел на прохожих. Мне он показался интереснее, чем Эмпайр-стейт-билдинг. Пока Труди продолжала просвещать меня, я сняла продавца, надеясь поймать его грустный пристальный взгляд. Перемотала пленку, настроила объектив и сделала еще несколько снимков, прежде чем мы спустились в подземку и направились в Виллидж.

Я никогда еще не забиралась дальше 14-й улицы. Там был другой мир: переплетение узких улочек, где попало начинавшихся и кончавшихся. И местные жители были под стать своему окружению. Вместо строгих костюмов с портфелями люди носили джинсы и гитары. Кругом было ощущение «расслабона». Меня заворожили клубы пара, медленно расползавшиеся от люков. Вдоль обочин были навалены горы мусорных мешков и сплющенных коробок. Я остановилась и достала фотоаппарат.

– Ты будешь это снимать? – спросила Труди.

– Здесь своя история, – сказала я, щелкнув затвором.

Мой фотоаппарат, словно наблюдательный продавец, тянулся к самым неожиданным людям и местам.

– Побереги пленку, – сказала Труди, засовывая руки в карманы. – Нам еще будет, что смотреть.

Ветер усиливался, температура падала, пальцы ног у меня мерзли. Труди отвела меня в кофейню, погреться и отдохнуть. «Кафе Дель Артиста» было старым и живописным, с темными деревянными панелями в интерьере. В воздухе витал запах кедра и сигарет. Мы заказали у стойки кофе и поднялись по скрипучей лестнице на верхний уровень. Наверху было полно мягких стульев и всевозможных столов и столиков, в том числе с помутневшими от времени латунными ручками на ящиках. На стенах висели старые пожелтевшие карты. Мы заняли два потертых кожаных табурета у окна, выходившего на Гринвич-авеню. Фоном мягко играла французская музыка.

Труди достала пачку сигарет и предложила мне. Я почти не курила, но ведь я почти и не пила, пока не переехала в Нью-Йорк. Взяв одну сигарету, я задержала дыхание, когда Труди поднесла мне огонь.

– Хочу показать тебе что-то реально четкое. Выдвини ящик.

Она указала на маленький столик рядом со мной.

Я выдвинула скрипучий ящик и увидела кучу салфеток и бумажек, спичечных коробков и открыток, и на каждой было что-то написано. Труди выдвинула ящик у другого столика, рядом с ней, и там была такая же картина.

– Здесь каждый что-то пишет и кладет в ящик.

– Что пишет?

– Да что угодно. Вот, послушай, – сказала она, взяв салфетку: – «Пятеро из четырех людей не шарят в математике».

– А вот еще, – сказала я сквозь смех, беря бумажку: – «У всех сегодня так, завтра по-другому. А у меня все та же хрень без конца и края», – я порылась в ящике и вытащила еще бумажку. – Это цитата Уинстона Черчилля: «Возможно, я пьян, мисс, но утром я протрезвею, а вы останетесь уродиной».

Труди расхохоталась.

– Ой, а вот тоже хорошая, – сказала я. – «Каждая великая мечта начинается с мечтателя. Всегда помните: у вас есть сила, терпение и страсть, чтобы достать до звезд и изменить мир».

– Кто это сказал?

– Гарриет Табмэн, – я вгляделась в строчки, нацарапанные карандашом, чуть смазанные по краям. – А ты о чем мечтаешь? – спросила я, выдыхая дым.

– Хм-м-м, – Труди задумалась и пожала плечами. – Да так, о разном, не помню.

– Нет, я имею в виду больше мечты, к которым ты сознательно стремишься. Что тебя воодушевляет. Я о таких мечтах.

Она была озадачена.

– Я не знаю. Никогда толком не думала об этом.

– Никогда?

Мне как-то не верилось.

Практически всю свою жизнь я о чем-то мечтала. То, что было здесь и сейчас, меня не устраивало. Мне хотелось чего-то большего, лучшего и побольше.

Труди затянулась сигаретой. Она погрузилась в себя, и я поняла, что она действительно никогда всерьез не задумывалась об этом.

– Да ладно. А ты о чем мечтаешь?

– Вот о чем, – я подняла фотоаппарат.

– Быть фотографом? – Труди не рассмеялась, но видимо решила, что я шучу. – Каким образом?

«Забудь и думать», – говорил ее тон.

– Пока не уверена.

Штука в том, что в родном городке я не видела других фотографов, но Нью-Йорк ими кишел. На каждом шагу меня подстерегали конкуренты со своими «Никонами», «Кэнонами» и «Кодаками», без которых они не выходили из дома. Я стряхнула пепел с сигареты, думая о курсах, на которые не решалась записаться, оправдываясь тем, что у меня нет денег. Однако я позволила себе купить пару новых туфель. Я отпила кофе.

– Но я тебе вот что скажу: я знаю, о чем ты мечтаешь. Или, по крайней мере, о чем тебе надо мечтать, – Труди посмотрела на меня заинтригованно. – Архитектура, – я подняла кружку для эффекта. – Тебе надо стать архитектором.