Лето на Парк-авеню - Рене Розен

– А, Дик, привет, – сказала она, добавив радости в голос. – Да, я знаю, Бетти ушла. Вручила мне утром заявление об увольнении, – она прижала трубку плечом к уху, выронила серьгу и взяла карандаш обеими руками. – Да, я понимаю. Время – хуже не придумаешь.

Я слышала приглушенный голос Димса из трубки. Хелен передвинулась в кресле и так вцепилась в карандаш, что пальцы побелели.

– Вот что, Дик, – проворковала она, – ни к чему гробить себя работой. У нас есть время. Апрельский номер только вышел из печати, и, – она глубоко вдохнула, и карандаш начал гнуться, но голос ее оставался таким же спокойным. – У нас все будет хорошо, Дик. Правда. Между прочим, я уже прикидываю кое-кого на должность ведущего редактора, – я услышала мужской голос в трубке, на этот раз чуть громче. – Ну, – она мягко хохотнула и разломила карандаш, – конечно, я собираюсь просмотреть сегодня графический план. Это моя приоритетная задача.

Миссис Браун взяла другой карандаш. Я подумала, что она его тоже сломает, но вместо этого она быстро написала что-то на листе бумаги и показала мне:

«Можешь выйти завтра»?

Едва закончив говорить по телефону, не выпуская из рук трубки, она повернулась ко мне.

– Ты вообще представляешь, что такое графический план?

Глава вторая

Обо мне никто бы не сказал, что все дается мне легко, но именно так я себя тогда чувствовала. Всего неделю в Нью-Йорке, и уже получила работу – у самой Хелен Гёрли Браун – с начальной зарплатой 75 долларов в неделю. Плюс к тому, у меня было жилье.

Я шла по улице, покачивая сумочкой и позвякивая ключами от моей новой квартиры, в приливе дурашливой гордости оттого, что сумела вернуться на 75-ю и Вторую авеню, не заблудившись. Я посчитала это маленькой победой после стольких дней бестолковых метаний по городу, когда я садилась не на те поезда и каталась между Ист- и Вест-Сайдом. Иногда мне казалось, что чем дольше я здесь нахожусь, тем больше становится город.

И вот я подошла к своему дому. На первом из четырех этажей была мясная лавка. Витрина зазывала покупателей: «Свиные отбивные 55 центов, Фарш 39 центов, Ростбиф 65 центов». По кирпичному фасаду взбегала зигзагами чугунная пожарная лестница.

Квартиру я нашла на доске объявлений в одной кофейне, на второй день после приезда. «Мебель частично. 110 долл. в месяц». Домовладелец объяснил, что прежняя жилица, Ронда, неожиданно съехала, оставив свою кровать и другую мебель, и кое-что из одежды. Я нашла в шкафу несколько платьев, туфель и пару джинсов. А один из ящиков комода был забит свитерами и прочими тряпками.

Поднявшись на второй этаж, я наткнулась на соседку из квартиры 2R. Труди Льюис была миниатюрной рыжеватой блондинкой с веснушками. Веснушки покрывали даже ее бледные губы.

– Как охота за работой? – спросила она, открывая дверь.

Когда я сказала, что устроилась секретаршей Хелен Гёрли Браун, Труди застыла от изумления.

– Да это же фантастика. Надо отметить. Стой на месте. Не двигайся.

Я стояла в коридоре, а она юркнула к себе и вернулась с бутылкой шампанского «Грейт вестерн».

– Приберегала для особого случая, – сказала она, входя ко мне.

Моя квартира, под номером 2F, представляла собой крохотную «студию», хотя я бы назвала ее дырой. Входная дверь покоробилась, окна до конца не закрывались, а пол был неровным, так что мелкие вещи иногда скатывались со стола и тумбочки. В ванной со стен отваливалась плитка, и пара штук прыгнула ко мне в воду ласточкой, пока я принимала ванну тем утром.

– Ну, давай, рассказывай все, – сказала она, выстрелив пробкой через всю комнату. – Какая она? Красивая? Во что одета? Высокая?

Я удовлетворяла любопытство Труди, пока она наполняла наши бокалы и поднимала тосты за мою работу. Мне нравилось ее воодушевление. Если бы не Труди, заглянувшая ко мне познакомиться в первый день, как я вселилась, я была бы совершенно одна в городе. Труди, как и я, приехала со Среднего запада, из пригорода Сент-Луиса, но, в отличие от меня, казалась такой устроенной, словно деревце, давно пустившее корни в Нью-Йорке. Я жаждала однообразия, какой-то стабильности. Мне не терпелось назвать Манхэттен своим домом.

– А симпатичных мужчин в этой конторе много? – спросила она, плюхнувшись рядом со мной на диван и отпивая шампанское.

– Я особо не заметила подходящих мужчин, но женщины там одеты с иголочки. Вид у них такой, словно они работают в «Вог» или «Мадмуазель», – я подождала, пока Труди снова наполнила нам бокалы. – Мне понадобится целый новый гардероб, чтобы там работать, – я отпила глоток, и пузырьки зашипели у меня на языке. – Я и так пришла на собеседование в лучшем платье, – я указала на свою одежду. – Ума не приложу, что надеть завтра.

– Ну, это мы придумаем, – сказала Труди и, спрыгнув с дивана, подошла к шкафу и стала двигать туда-сюда вешалки. – А как насчет этого?

Она изогнулась, приложив к себе синюю сорочку с белым бантом.

– Это, наверно, платье Ронды, – сказала я.

– Было. А теперь – твое.

Я пошла в ванную и натянула платье Ронды.

– Ну как? – я открыла дверь и встала, руки по швам.

– Длинновато, – сказала Труди, касаясь юбки. – Но мы можем подвернуть лентой и булавками. О, и я могу дать тебе сумочку. В самый раз к такому. Какой у тебя размер обуви?

– Седьмой. Или седьмой с половиной.

– Бинго! – Труди выудила из шкафа и вручила мне пару стильных туфель. – Примерь.

Я не без труда влезла в трехдюймовые шпильки Ронды.

Когда Труди собралась налить мне третий бокал, я накрыла его ладонью.

– Лучше не надо.

– Да, согласна. Ты же не намерена явиться с похмелья в первый рабочий день? Ну а я еще выпью, – сказала она, налив себе бокал до краев.

Труди ушла в десятом часу, и я осталась одна в незнакомой квартире, в городе, о котором всю жизнь слышала и мечтала.

Хотя это совсем не походило на те гламурные картины, что я себе воображала. У меня не было прекрасных апартаментов на Парк-авеню с террасой, открывавшейся на город. И нет, я не ухватила денежную работу фотографа. Но, за вычетом издержек, я все же перебралась в Нью-Йорк и строила свою новую жизнь. Сколько я себя помнила, меня всегда манили шарм и изысканность этого города, отчего мои грубые огайские корни внушали мне чувство неполноценности, недостатка, который нужно исправить. Пришло время оставить провинциальные привычки и перестать таращиться кругом, как деревенщина; только, как ни странно, решив сбросить свою старую личину, я почувствовала необъяснимую грусть. Мной овладело чувство пустоты и сентиментальности.