Идеальный парень - Алексис Холл

– Ужасно расстроена.

У меня перехватило дыхание.

– Черт. Что случилось?

– Яра София поет, не попадая под фонограмму. И ее это ужасно разозлило.

– А в реальном мире?

– О, с Одиллией все хорошо. Она в отличной форме. Ясный взгляд. Пушистый хвост, мокрый нос, блестящая шерстка и все такое.

– Почему же она была так расстроена, когда мы говорили по телефону?

– Ну, она немного в шоке. Сейчас сам увидишь.

Я убрал одного из спаниелей, устроившегося у меня в паху.

– Слушай, я тут с ума схожу от волнения. И буду тебе очень благодарен, если ты расскажешь, что все-таки случилось.

– Тебе не из-за чего париться, старина. Но боюсь, что сейчас мне лучше последовать примеру папы.

– Чьего папы?

– Да чьего угодно. Есть такое старое выражение: «Будь как папа, береги маму».

– Что? – Должен отдать Джуди должное, она смогла отвлечь меня от неминуемой загадочной катастрофы.

– Прости. Возможно, теперь уже неполиткорректно так говорить. Наверное, лучше перефразировать: «Будь как папа, держи свои чувства в узде» или как-то так. – Она задумалась на минуту. – Или, у вас, гомосексуалов, это должно звучать как: «Будь как папа, береги папу». Хотя тут окончательно можно запутаться.

– Ага, такие фразы любят печатать на футболках: «Некоторые любят все запутывать. Не обращай внимания».

– Ладно. Знаю, все это немного волнительно, но не падай духом, я постараюсь довезти тебя побыстрее.

– Да все в порядке. Не торо…

Она прервала мои возражения, резко прибавив скорость. Следующие десять минут я делал все, чтобы не умереть, жонглировал спаниелями и мотался из стороны в сторону по салону, пока мы с ужасным креном взлетали на гору и спускались вниз в долину, а затем мчались по извилистым проселочным дорогам мимо деревень, которые до нашего появления в них производили впечатление сонных.

Взвизгнув тормозами, машина остановилась около маминого дома. В нем когда-то располагалась почта, теперь же это был милый частный дом. У него было собственное прозвище – «Старая почта», а дорога, в самом конце которой он находился, называлась «Старая почтовая дорога». Старая почтовая дорога выходила к Главной дороге, от которой, в свою очередь, разбегались Мельничная дорога, Дорога к дому пастора и Дорога к трем полям.

– Мне надо отлучиться, – заявила Джуди. – Хочу поговорить с одним типом насчет его бычков. Знаешь, я очень люблю коров.

Она с ревом сорвалась с места и умчалась под лай спаниелей.

Я открыл калитку и пошел к дому через слегка заросший сад. Я не имел ни малейшего представления, что меня там ждет.

И уж меньше всего ожидал увидеть Джона Флеминга.

Первая мысль – у меня галлюцинации. Я видел его, когда был совсем маленьким, но совершенно не запомнил. Так что, по существу, в первый раз лично встретился со своим, если так можно выразиться, отцом. И совершенно не понимал, как реагировать – передо мной оказался просто какой-то незнакомый мужчина, даже не потрудившийся снять в помещении шарф. Они с мамой сидели в противоположных концах гостиной и производили впечатление людей, которым давно уже было нечего сказать друг другу.

– Что за хрень? – не сдержался я.

– Люк… – Мама встала, крепко сжимая руки. – Знаю, ты его почти не помнишь, но это твой отец.

– Я знаю, кто это. Но не понимаю, почему он здесь.

– Вот поэтому я и звонила тебе. Он хочет тебе кое-что сказать.

Я сложил руки на груди.

– Если это «Извини», или «Я всегда любил тебя», или тому подобная чушь, то он опоздал на двадцать пять лет.

В этот момент Джон Флеминг тоже встал со своего места. Как говорится, ничто так не скрепляет семейные узы, как момент, когда вы все становитесь в круг и смущенно таращитесь друг на друга.

– Люсьен, – сказал он. – Или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя Люком?

Я предпочел бы прожить жизнь и ни разу не встретиться лицом к лицу со своим папашей. К сожалению, в этом – как и во многом другом – он не дал мне такой возможности. И знаете, в тот момент я чувствовал себя очень странно. Потому что между тем, как люди выглядят на фотографиях, и тем, каковы они в реальности, – жуткая, невообразимая пропасть, и далеко не всегда удается сразу их узнать. Но еще хуже, когда ты начинаешь узнавать в них самого себя. На меня смотрели мои собственные глаза. Странные глаза: не совсем голубые и не совсем зеленые.

Я мог бы проявить рассудительность, но предпочел не делать этого.

– Лучше бы ты вообще со мной не разговаривал.

Отец вздохнул с грустным и благородным видом, хоть и не имел никакого морального права так себя вести. Но дело было в том, что, несмотря на возраст, его скелет был в отличной форме. Это и позволяло ему держаться с огромным и абсолютно незаслуженным достоинством.

– Люк, – он повторил попытку, – у меня рак.

Ну конечно.

– И что?

– Это заставило меня многое понять. Подумать о том, что на самом деле важно.

– Это ты сейчас про людей, которых бросил?

Мама сжала мою руку.

– Mon cher, я полностью согласна, твой отец – тот еще говнюк, но он может умереть.

– Прости, что повторяюсь, и что с того? – В какой-то мере я понимал разницу между «не проявить должной рассудительности» и «вести себя безрассуднее некуда», но в тот момент почти все происходящее казалось мне абсолютно нереальным.

– Я твой отец, – сказал Джон Флеминг. Благодаря своему хриплому голосу рок-звезды он смог придать этой банальной фразе особый глубинный смысл, который подчеркивал нашу с ним взаимосвязь. – Это мой последний шанс узнать тебя.

В голове у меня что-то зажужжало, как будто там завелась сердитая пчела. В кино я часто слышал такую манипуляторскую чушь и примерно представлял себе мою возможную реакцию. Сначала я позволил бы себе короткую и неубедительную вспышку гнева, после которой мне следовало разрыдаться, затем разрыдался бы он, потом мы обнялись бы, камера отъехала бы назад, и все прошлые грехи были бы прощены. Я заглянул в его мудрые, печальные и до боли знакомые глаза.