Жизнь одна - Иван Карасёв

Люди на мотоцикле, трое русских в шинелях, успели заметить мелькнувшую прямо по курсу фигуру. Водитель заглушил мотор посреди моста, люди слезли со своих сидений и начали всматриваться в воду. Один даже перекинулся через ограждение, попросив, чтобы товарищи подержали его за ноги, и внимательным взглядом исследовал всё пространство под конструкцией из тёсаного камня. К счастью для Хайнца, он не обратил внимания на странно торчавший тростничок, в сторонке от основных зарослей, тянувшихся к солнцу в маленькой отмели на восточном берегу. Русские постояли ещё некоторое время, пытаясь найти что-то подозрительное в округе. Они громко разговаривали, махали руками, хохотали, что-то кричали, видимо, поиски неизвестного беглеца забавляли их.

Всё это время Хайнц провёл под водой с тростинкой во рту. Минуты тянулись нестерпимо долго, казались часами. Было ужасно холодно, вода проникла во все поры и без того продрогшего за ночь тела. Наконец, послышался приглушённый водой шум двигателя, становившийся всё слабее. Тогда Хайнц осторожно, дабы не попасться на стандартную обманку, высвободил из водного плена только верхнюю часть головы. Глаза видели лишь серую громаду моста, но слух не различил никаких звуков. Проплыв под водой метров пять по течению, он снова окинул взором мост – никого. Облегчённо вздохнув, стал выбираться на сушу.

Но не суждено Хайнцу было в тот день так легко и быстро прекратить вынужденные водные процедуры. Не успел он доковылять до берега, освобождаясь от десятков килограммов воды, не желавших так легко отпускать своего пленника, как почти навстречу ему, точнёхонько под алеющим на востоке солнцем показались грузовики с затянутыми тентом кузовами. Выходить и бежать до ближайших кустов Хайнц посчитал слишком рискованным, высокой береговой растительности вдоль реки почти не наблюдалось, поэтому он переждал проезд тяжёлых «Студебеккеров» в воде, спрятавшись в гуще побегов тростника.

Наконец, грохот удаляющейся колонны превратился в далёкое глухое урчание. Хайнц вылез на берег, добрался, весь дрожа, до сухого, песчаного откоса, присел-подпрыгнул, присел – снова подпрыгнул… и кубарем покатился назад в воду: из деревни выкатил русский «Виллис». «Ну когда ж это кончится, – простонал про себя Хайнц, – что за проклятое место это – Чёрная Сорока, вот уж чёрная, так чёрная! »

Кончилось очень и очень нескоро. «Виллис» остановился на берегу, из него вывались шумная компания в красноармейской форме – трое мужчин и одна женщина. Они расстелили на земле какие-то тряпки, принесли из машины корзину с бутылями и закусками, и пошло шальное утреннее застолье. Бедный Хайнц тем временем изнемогал, лёжа в остывшей за ночь воде. Его прикрывал всё тот же спасительный островок из тростниковых метёлок, качавшихся на слабом ветру.

А русские веселились, пили, закусывали, громко смеялась их женщина, скорее, девушка лет двадцати с небольшим. Несмотря на разделявшую их почти сотню метров, Хайнц неплохо рассмотрел её округлое личико с рыжей чёлкой. Русским было хорошо, они, наверное, в очередной раз праздновали свою победу. А несчастный Хайнц дрожал от ужасного, всепроникающего холода, ругал по чём свет стоит своих врагов: «Дикари, ублюдки, звери, нелюди, пьяницы проклятые, у вас всё не как у людей, с утра шнапс жрать целыми бутылками! Да ужритесь же вы скорее, мочи нет этот холод терпеть, садитесь в вашу проклятую американскую тарахтелку и валите дрыхнуть или что там ещё у вас в планах. А лучше бы сорваться вам где-нибудь на полном ходу на крутом повороте да всмятку, как куриные яйца под башмаком! »

Солнце поднималось всё выше, а русские не уезжали, после первой бутылки вина, а не шнапса, как ошибочно подумал Хайнц, они достали вторую, потом третью, наконец четвёртую. Кое-кто из победителей уже здорово поднабрался, и стал отдавать честь выползавшей на мост колонне пленных немцев, их шло человек двести, во главе с лысоватым оберстом. Другие участники пиршества смеялись, тыкали пальцами то в своего товарища, то в немецкого полковника. Этих русских тоже забавляло бедственное положение их вчерашних противников.

Хайнц с ненавистью смотрел на пьяных кривляк и долго провожал взглядом своих несчастных товарищей по оружию, мысль о том, что он хотя бы не в плену и через несколько дней сможет обнять свою Анналяйн придала ему силы и помогла продержаться неимоверно долгих три часа. Он совсем окоченел, ругал вслух – за шумом воды его никто не мог услышать – и этих грязных свиней русских, устроивших с утра пьянку, и эту войну, и этого Гитлера. Он уже больше не мог терпеть пытку ледяной водой и готов был встать и, будь что будет, рвануть из своего убежища куда глаза глядят, когда русские наконец усвистали. Хайнц приподнялся, даже согревающие упражнения не получались, его жутко трясло от холода: тело не слушалось. Идти мочи не было, он с трудом переставлял одеревеневшие ноги, в сапогах хлюпала вода, с видавшего виды, чуть ли не повсеместно штопанного, мундира прямо по стежкам стекали ручьи. С трудом держась за ограждение моста, Хайнц проковылял через него. Дорога на этот раз была пустая, впрочем, за всё время весёлого русского пикника, кроме пленных, только пара кургузых грузовичков советского производства была замечена на ней. Явно не повезло утром Хайнцу с продвижением вперёд.

И всё же, где на ногах, где ползком, он добрался до крошечной лесопосадки метрах в трёхстах от злосчастного моста. Там, между двумя стройными берёзками, совсем обессиленный, скинул сапоги и рухнул на траву. Солнце уже хорошо пригревало землю, и Хайнц, чувствуя у себя на лице игру светотени от колыхавшихся на ветерке ветвей, забылся в тревожном сне бедолаги-окруженца.

Он проспал больше двенадцати часов. Парочка деревенских детишек, мальчик и девочка, оба лет восьми-девяти, наткнулась на спящего среди бела дня солдата Вермахта, девочка вскрикнула от неожиданности, но Хайнц даже не пошевелился. О своей находке дети рассказали взрослым, но сдавать своего соотечественника русскому коменданту в соседнюю деревню никто не пошёл. Помочь, накормить бродягу тоже не спешили – пусть идёт своей дорогой от греха подальше.

Хайнц проснулся под звёздным небом. Хотел было двинуться дальше да передумал – спину ломило, как тогда в Касселе, года полтора назад, когда после небольшой провинности фельдфебель отправил его на весь день грузить уголь для кочегарки запасного полка. «Надо ещё отдохнуть», – решил Хайнц, пошуровал в кармане, вычерпал оттуда два последних, размокших в кашу сухаря, долго мусолил их во рту, безнадёжно стараясь дождаться сытости, и, глядя в бесконечную галактическую высь, с мечтами об Анналяйн незаметно уснул снова.

Он провёл в царстве Морфея ещё часов пять, его разбудил собственный кашель – речные ванны не прошли бесследно. Хайнц и не от таких приключений простужался, причём сразу, на следующий день начинал сопливеть или бухать горлом как русская семидесятишестимиллиметровая пушка «ратч-бум». И тут не обошлось, конечно. «Только бы не воспаление лёгких, если оно, то хана, можно сразу ложиться умирать! » – прошептал Хайнц и заставил себя встать дабы продолжить свой путь. Кашель усиливался, временами чуть ли не выворачивая наружу гортань. Но идти надо было. Его ждала встреча с Анналяйн, с такой милой, симпатичной, нежной, грудастой Анналяйн.