Судьба такая - Иван Карасёв

Павел Воеводов был возбуждён успехами и страшно доволен. Мелькавшие по пути на позиции мысли казались ему сейчас паническими, даже паникёрскими, и ему было стыдно за себя. «Хорошо, ещё ни с кем не успел поделиться своими страхами! Нет, пусть уж Лида с детьми на месте остаются, не надо никуда дёргаться! »

Вечером приехала полевая кухня, усталых солдат надо было накормить. Расторопный старшина достал где-то крымский портвейн, и ценный напиток был распределён из расчёта одна бутылка на троих. Павел вначале слегка беспокоился за состояние отдельных любителей спиртного – всегда можно увеличить свою дозу за счёт непьющих или методом обмена. Тем более что четверо его бойцов уже успели отличиться в разведывании и успешном уничтожении деревенских запасов самогона, заработав по трое суток ареста. Однако главный ротный кормилец успокоил: «Ночью немец не воюет! » Откуда он мог знать такие тонкости, прибыв, как и все они, в первый раз на передовую, неизвестно. На Финской войне командир взвода лыжников Воеводов, напротив, успел привыкнуть к тому, что финн может ударить в любой момент, напасть спереди, сзади и даже с деревьев, которые любили обживать финские снайперы, их даже прозвали за это «кукушками». Но старшина – мужик бывалый, его мнению в роте привыкли доверять, и младший лейтенант, махнув рукой, присоединился к нешумному солдатскому застолью.

Стоял тихий августовский вечер, хотя начал подниматься лёгкий ветерок. «К перемене погоды», – подумалось Павлу. Солнце зашло, и можно было не опасаться налёта немецкой авиации. Прикрытые со стороны немцев боевым охранением, бойцы группками обустроились в глубоких немецких окопах, перебросав землю с насыпанных с восточной стороны брустверов на противоположный край траншеи. Заботы и тревоги прошедшего дня ушли, и теперь людям предстояла более приятная часть распорядка дня – ужин с подслащённым вином. Все активно обсуждали успехи сегодняшнего дня. Ободрённые удачей, солдаты делились впечатлениями прошедшего боя. Почти все стремились рассказать какой-нибудь эпизод со своим участием. Конечно, порой в таких рассказах бой местного значения приобретал масштабы чуть ли не Бородинской битвы, а рассказчик претендовал на роль вершителя судеб страны. Но человеку свойственно преувеличивать, а победа в первом бою всегда важна для морального состояния солдат, она поднимает боевой дух и придаёт силы. Воеводов слушал обрывки доносившихся до него историй и зачёрпывал кашу из одного котелка с помкомвзодом. Его собеседник тоже был возбуждён и постоянно подливал портвейн:

– Ну, Петрович, давай ещё по одной! Хоть напиток энтот, ясное дело, не чета самогону, что мой батя гонит.

Помкомвзвода, крепкий, светловолосый, деревенский мужик с широким лицом и ямочкой на подбородке, колхозный бригадир с Рязанщины, манер не знал, субординацию особо не чтил и в разговоре со своим командиром первым перешёл на «ты». Как и многие любил приложиться к бутылочке, но всегда знал меру и любому вину предпочитал что покрепче.

– Откуда у тебя столько? – спросил Воеводов, кивая на флягу, из которой твёрдая рука Савельева подливала вино. – Нам же неполная бутылка досталась?

– Эх, Петрович, места знать надо. Ну, за сегодняшний победный бой! Хорошо мы им врезали, по самое немогу, даже трупаков немец не успел забрать, удирал, пятки салом смазав.

– Хорошо, потерь мало, это главное, и люди в себя поверили, завтра ведь деревню брать придётся.

Воеводов кивнул, встал и осторожно выглянул из окопа в сторону деревеньки, сползавшей двумя языками с невысокого холма. В голове пронеслись невесёлые мысли: «А ведь там наверняка остались жители, и по ним будет бить наша артиллерия! » Но, вернувшись к импровизированному застолью, вслух сказал другое:

– Почти километр бежать по открытому месту, а немцы на горке, мы у них как на ладони будем.

– Да ладно тебе, Петрович, сегодня тоже бежали и добежали. Наши опять из миномётов и пушек подолбят фашиста, и вышвырнем его из этой… как её там?

– Гринёвки.

– Ну да, из Гринёвки. – Савельев взялся за флягу, потряс её, внутри ничего не булькнуло, тогда он разочарованно протянул: – Ну вот и всё, пора бы на боковую.

– Пора, завтра день будет тяжёлым, – согласился Воеводов.

Но на следующий день наступать не пришлось. С шести утра по ним беспрестанно долбили подтянутые немцами за ночь миномёты, не батальонные, тяжёлые, по армейской систематизации. От навесного, не настильного огня не спасали никакие укрытия. Мощные, стапятимиллиметровые мины разворачивали землю метра на три квадратных, а при прямом попадании в окопы не оставляли ничего живого вплоть до очередного поворота правильных, по всем канонам военной науки выкопанных траншей. Не было от них спасения в этих добротных, в полный профиль, немецких окопах. Надсадный вой приближающейся руко-, ногоотрывальной смерти слабонервных мог довести до помешательства. Мины ложились кучно и время от времени находили своих жертв: совсем рядом прямым попаданием накрыло сразу шестерых, всех насмерть. Во взводе Воеводова тоже не обошлось без потерь. Одним из первых погиб оптимистичный Савельев, он умер на глазах у своего командира, лишь успел прошептать: «Отцу напишите», – и веки его сомкнулись навсегда. Раненых тоже хватало. Лёгкие потихоньку, от воронки к воронке, уползали в тыл сами, а вот забирать тяжёлых было трудно – слишком хорошую мишень представляли из себя раненый на плащ-палатке и медленно тащивший его санитар. Противник видел их в бинокль и корректировал огонь пулемётчиков, охотившихся за такой лёгкой добычей. После того как уткнулись головой в землю один за другим два санитара, пришлось остановить эвакуацию тяжелораненых до ночи. Они лежали рядом в траншеях, постанывали, кто тихо, кто громко, кто предсмертно, просили попить, не всем было можно, потом иные затихали навсегда, как обессиленные рыбы в садке.

Часов в восемь наша артиллерия открыла ответный огонь, стреляли по той самой Гринёвке, ротам стало легче, но ненадолго, немцы подключили свои калибры, завязалась артиллерийская дуэль. И под аккомпанемент этой смертельной музыки проснулись замолчавшие было миномёты, опять всё завертелось – противный свист, томительное ожидание, разрыв и кратковременное облегчение – на этот раз пронесло. И так всё время.

Вскоре в небе показались самолёты, все напряглись и приготовились к самому худшему, но бомбардировщики проплыли дальше и левее, оттуда раздались приглушённые звуки бомбовых ударов.

С нашей стороны артиллерия смолкла, потом и немцы прекратили огонь. Было непонятно, то ли перестреляли они друг друга, то ли фашисты подавили мешавшие им батареи, дав возможность миномётчикам безо всяких препон продолжать свою жуткую работу. Те старались вовсю, стоны и крики стали раздаваться всё чаще.