Дом Ночи

Страница 16

– Мне опять приснился кошмар, – говорит она. – Вчера.

– Кошмар?

– Мне приснилась большая рыба. Но она не совсем рыба – у нее лицо точь-в-точь как у человека. И длинные черные волосы. Она живет в глубоком-преглубоком озере. Мне приснилось, что я пришла к тому озеру и эта рыба стала меня звать. И я зашла в воду… А потом я не помню – все стало черным-черным и я проснулась.

Матушка Ночи молча собирает спицы и нити и откладывает в сторону.

– Мне и раньше снилась эта рыба, – говорит Ива. – Я ее боюсь…

Матушка Ночи кивает:

– Не бойся снов, девочка моя. Уж о них-то я смогу позаботиться. Пока я с тобой, тебе нечего бояться.

Она тянется к керосиновой лампе и поворачивает вентиль. Комната погружается во тьму.

– Спи спокойно, – говорит Матушка Ночи. – Я посижу рядом.

Боль и слезы

Повариха крепко сжала плечо Ивы – еще немного, и сломает ключицу. Боль была адская. Девочка брыкалась изо всех сил, но что она могла сделать против огромного сопящего чудовища? Закричать и то не получилось – из горла вырвался тоненький писк, не громче мяуканья котенка.

– Кричи, кричи, – проревела Повариха, брызжа слюной. – Зови не зови – никто тебя не услышит, маленькая мерзавка, никто тебе не поможет…

Она отпустила Иву, но лишь затем, чтобы схватить ее за ворот. Легко, будто тряпичную куклу, она подняла ее, так что лицо Ивы оказалось напротив белой физиономии. От встряски зубы Ивы громко лязгнули. Девочка беспомощно задергала ногами. По щекам катились слезы – от боли, страха и обиды. Неужели все так и кончится? И ее путешествие по вентиляционной шахте, встреча с чудищем – все это было зря? Камень, который она стащила из Котельной, упал на пол и откатился под кровать.

Повариха снова встряхнула Иву. В другой руке она держала громадный тесак. На свою добычу она смотрела так, будто примерялась, как бы половчее ее выпотрошить.

– Мне больно! – пискнула Ива, понимая, что никакие слова не успокоят разбушевавшееся чудовище.

– Больно? Ха! Сейчас тебе будет еще больнее…

На щеках Поварихи блестели темно-красные дорожки – она плакала кровавыми слезами. Ива зажмурилась, лишь бы не видеть эту жуткую картину. Ну, вот и все…

– Все, Роза, хватит! – прозвучал строгий голос. – Ты зашла чересчур далеко!

Будь у нее силы, Ива бы закричала от радости. Матушка! Она услышала ее и пришла!

Не отпуская девочку, Повариха обернулась. Матушка Ночи стояла в дверном проеме. Изящный силуэт внутри золотистого прямоугольника. Лицо ее оставалось спокойным, но по тому, как она сдвинула брови, было видно, что она сердится.

– А! – прогудела Повариха, оскалившись в злобной ухмылке. – Мамаша пожаловала…

– Успокойся, Роза, – сказала Матушка Ночи. – Спи.

И прежде чем Повариха успела что-нибудь сделать, Матушка Ночи коснулась ее лба кончиками пальцев. Легко и нежно. В то же мгновение глаза Поварихи закрылись. Словно Матушка погасила ее, как керосиновую лампу. Хватка ослабла, и Ива упала на пол, больно ударившись коленками. Но, не медля и секунды, девочка отползла к стене. А Повариха качнулась вперед, назад, затем ноги ее подкосились и она повалилась на спину.

От могучего удара содрогнулся весь дом. Задребезжали оконные стекла. Нож выпал из руки Поварихи и отлетел к ногам Матушки Ночи, но та на него не взглянула.

– Спи спокойно, Роза, – повторила она. – Тебе надо отдохнуть…

Едва Ива поняла, что все закончилось, она быстро подползла к Матушке и вцепилась ей в ногу. Ее трясло от страха, и она никак не могла прекратить плакать. Пусть все и завершилось, но Ива не чувствовала облегчения.

– Ну, ну, – сказала Матушка. – Все хорошо, девочка моя, теперь все хорошо…

Она подняла дрожащую от рыданий Иву и прижала к груди. Девочка уткнулась лицом в ее плечо – черное платье мигом промокло от слез. От Матушки Ночи пахло зимним лесом.

– Она… Она… – всхлипнула Ива.

Она посмотрела на огромную тушу, возвышавшуюся посреди комнаты. Грудь Поварихи мерно вздымалась, и на каждом выдохе звучал раскатистый храп. Белая кожа постепенно темнела, словно ее слой за слоем покрывали коричневым лаком. Когда Повариха проснется, она будет в добром обличье и даже не вспомнит, как хотела выпотрошить свою любимицу.

– Она… – повторила Ива.

– Она спит, – сказала Матушка и погладила Иву по макушке, взъерошив волосы. – Как же ты могла так попасться?

– Но я… Это моя комната, я не знала, что она…

– Ох, милая, – покачала головой Матушка. – Самые страшные вещи случаются там, где ты их меньше всего ждешь. И тогда, когда ты их меньше всего ждешь.

Она взяла Иву за подбородок и развернула к себе лицом.

– Ну, хватит плакать. – Рукавом она вытерла ей слезы, размазывая по щекам сажу и угольную пыль. – Надо же… И где это ты так вымазалась, золотце?

– Я, я… – Стоит ли рассказывать Матушке всю правду о своих приключениях? Вдруг Котельная не то место, куда ей можно ходить? Если Матушка Ночи рассердится, это будет пострашнее переменившейся Поварихи. А если ей запретят спускаться в подвал, как она сможет выполнить обещание навестить Уффа еще раз?

– Я пряталась на Кухне, – у Ивы вспыхнули уши. Никогда прежде она не обманывала Матушку. – За плитой. Там было очень грязно.

– Правда? – Матушка прищурилась, и у Ивы замерло сердце. Неужели она догадалась? Но затем Матушка указала на Повариху. – Надо попросить Розу навести порядок в ее королевстве. А то даже спрятаться негде!

Матушка постаралась, чтобы ее голос прозвучал весело. Но у нее плохо получалось шутить, и Ива не улыбнулась.

– Ладно, милая, пойдем умоемся. А кто-нибудь приберется в твоей комнате. Нехорошо оставлять Розу на голом полу, у нее ведь ревматизм.

Ива только кивнула в ответ.

Угольная девочка

До самой ночи Матушка не отпускала от себя Иву. Сперва девочка битый час отмокала в жестяном корыте в ванной комнате. От воды поднимался такой густой пар, что трудно было дышать. Но, как сказала Матушка, ничто так не успокаивает тело и дух, как горячая ванна. Она поливала Иву водой из кувшина и терла жесткой щеткой так, будто хотела отскоблить не просто грязь, но заодно и кожу. И без толку было спорить и возмущаться. Когда Ива наконец выбралась из ванной, распаренная и раскрасневшаяся, она чувствовала себя до противного чистой. Сверкала небось как надраенная кастрюля. Но в одном Матушка оказалась права – все ее беды, переживания и страхи отступили и уже не казались такими серьезными. Просто еще одно приключение в доме Матушки Ночи – сколько их было и сколько еще будет?

Читать похожие на «Дом Ночи» книги

«Луч маяка скользнул по палубе, как прожектор по тюремному двору, осветив нечесаную бороду, резкое обветренное лицо, серебряного осьминога на кокарде. Дрогнул боливийский флаг, выхваченный светом. Громко щелкнул тумблер. Помехи ударили шершавой волной, и дядюшка Гаспар невольно пригнулся: шум мог обернуться воем патрульного катера. Крупный шимпанзе отскочил от радиолы, гримасничая. Взахлеб забормотал диктор…»

«Гарик терпеть не мог «Галуаз». Искренне ненавидел приторно-кислый вкус, от которого за версту несло портовыми борделями, и волочащийся за ним шлейф дешевого кортасаровского эстетства. Да только Юлькины приятели, художники-писатели, других сигарет просто не признавали. Всякий раз, когда ее компания собиралась на кухне – попеть песен, да распить пару бутылок дешевого, но обязательно чилийского вина, квартира неизменно пропитывалась «богемным ароматом». Гарика еще неделю потом мутило, и кружилась

Как удачно сфотографировать привидение? Для этого надо понять причины, его порождающие.

«Самое глупое в этой истории то, что Ральф Крокет терпеть не мог китайскую кухню. Ненавидел искренне и во всех проявлениях, не делая поблажек ни пекинской, ни кантонской, ни сычуаньской кулинарии. Неприязнь была давней, и Ральф держался за нее, как клещ, несмотря на попытки друзей и знакомых склонить его к экзотике. У них китайская кухня была в чести, но переубедить Ральфа оказалось не легче, чем проломить кирпичную стену, кидая в нее шарики для пинг-понга. Ральфу приписывали отсутствие вкуса,

«Рыба была очень храброй. Или просто глупой – тут уж как посмотреть. Людвиг Планк постучал пальцами по выпуклому стеклу аквариума, тщетно пытаясь привлечь внимание. Рыба игнорировала его с вызывающей наглостью. Вот и сейчас она лишь глянула круглым глазом и с азартом Кусто углубилась в изучение керамических останков игрушечного галеона. Плавнички трепыхались часто, словно крылышки колибри. Это был пузатый тетрадонт, рыба-шар, похожая на гибрид батисферы и старенького «нюпора»; на боках даже

«Резиновая лодка покачивалась на слабых волнах подземного озера. Электрический фонарь на корме светил еле-еле. От влажности батарея быстро разряжалась, лампа то и дело гасла, но с завидным упорством включалась снова, расплескивая блики по черной, как нефть, воде…»

«Часы остановились в 05:53. Заметил я это не сразу. Я удил рыбу под железнодорожным мостом в Ла-Коста, а когда смотришь на поплавок, время течет по иным законам. Над рекой поднялся такой туман, что о привычном беге секунд можно было забыть. Над водой клубился пар, густой, как взбитые сливки; с прибрежных болот ползли серые лохмотья. В тумане чудилось движение: кривились огромные лица, тянулись изломанные руки, в миг вырастали и исчезали фантастические деревья… Сюрреалистический театр бледных

«Июль слоновьей тушей навалился на город, дыша в лицо зноем. На боках переполненных трамваев, завязших у светофора, вскипало солнце. Перекресток взрывался гудками и руганью, металлический скрежет больно отзывался в ушах; над улицей плыл запах горелой резины. Теодор шел прогулочным шагом, и поток прохожих болтал его, как морская зыбь буек. Лысина побагровела, горячие подтяжки врезались в плечи, раскаленный костюм, казалось, весил целую тонну. От едких капель пота щипало глаза и запотевали очки,

«Трудно сказать, чем привлек Маршала тот залив. Он выехал из Хобарта, намереваясь за пару дней добраться до Кокл-Крик, а уже оттуда к заливу Прайон – фотографировать китов. Но когда за очередным поворотом показалось море, Маршал, неожиданно для самого себя, остановил машину. Залив был самым обычным – узкий фьорд, глубоко врезавшийся в берег, каких немало на южном побережье Тасмании. С дороги открывался вид на тягучее серо-зеленое море и крутые скалы. На их вершинах можно было разглядеть

«Весна на пороге зимы – особое время года. Апрель, беспощадный месяц, грохотал штормами, бился в гранит границы земли. Каждую ночь море нещадно набрасывалось на берег, оставляя вдоль тусклой полоски пляжа намёки на дни творения – медузу, рыбий хребет или панцири крабов; возвращало дары – обглоданные до блеска кости деревьев, кусок весла, бессильный обломок ржавой пружины, оснастки чужих мертвецов…»