Вечерняя звезда - Екатерина Соловьева

– Печально.

Так и подмывало спросить, в чём же провинился он, но оркестр заиграл что-то похожее на «Танец с подушками», правда, без гротескных прокофьевских нот, эпоха постмодерна сюда ещё не докатилась. Мы танцевали торжественно и страстно. Потом была вылитая «Прихоть мистера Бевериджа». Торжественность и страсть чуть-чуть умерились.

– Я вижу, – заметил мой кавалер, – каждый раз вы узнаете музыку.

На самом деле я не узнавала музыку, что неудивительно: у меня дома её не транслируют по радио, и наши исполнители не дают концертов из композиций мира Вольфрама. Но отдельные фрагменты и мелодии были схожи. Попадались Арканджело Корелли, Гендель и Чимароза. Я подумала, что вся музыка родом из одного мира, далёкого, загадочного, но одного. И, вероятно, «Тангейзер» с «Паяцами», «Идоменео» и «Тоска» с «Вертером» прибывают на Землю, как и в мир Вольфрама, в рабочие командировки. Для обмена опытом. То же касается всех сонат, симфоний и дивертисментов. Это многое бы объяснило: ведь совершенно непостижимо, как Бетховен, человек из обычных плоти и крови, да ещё и глухой, мог создать alegretto седьмой симфонии. Или как не глухой, но тоже из плоти и крови Брамс мог написать poco alegretto третьей. По моей теории композиторы – просто проводники этих командированных. Проверяют у них билеты, приносят чай и слушают их истории. А потом рассказывают нам. Но и талант проводника – редок и бесценен.

– Музыка напоминает привычную мне, но, кажется, она из разных эпох.

– Так и есть. Любезный хозяин стремится угодить гостям: проклятые порой живут очень долго, их радует всё, связанное с жизнью до проклятия. А танцы вам близки?

– Нет, но благодаря вашей брошке мои ноги лучше знают партию, чем моя голова.

– Оставьте голову в покое. Пусть она отдохнёт сегодня. Один день поживите сердцем и ногами. Отдайтесь… музыке, – улыбнулся он, целуя мне руку.

Мой скромный волк ни за что бы так не выразился.

Боже, какие эмоции будили во мне взгляды Вольфрама! Я никогда не встречала глаз такого цвета. Никогда не видела такого лица. Я успокаивала себя: красивая внешность немолодого господина – случайность, она не важнее его кафтана и туфель, не истиннее кружев его шейного платка. Но то ли вино тут было особенно пьянящее, то ли хитрые мастера свечного ремесла что-то подмешивали в воск, или странноватая хозяйка, склонная чудить и капризничать, велела незаметно распылять через тайные слуховые отверстия волшебный порошок с непонятной, но злонамеренной целью… Казалось, его пальцы давно должны были прожечь дырки в моих перчатках. А когда он незаметно дотрагивался до моей спины, я едва не лишалась чувств. И он наверняка об этом знал.

Я не была голодна, но поданные им с тонкой улыбкой ломтик фрукта на длинной вилочке и пирожное, украшенное синими ягодами, проглотила, как под гипнозом. И не исключено, что даже приблизилась к пониманию греха или черты характера, ставших причинами его превращения в чудовище.

– Здесь душно, вы не находите? – Он смотрел мне в глаза своим искрящимся пеплом. – Не желаете выйти на воздух, сударыня?

Я желала. На воздух, в огонь, в воду. Мне уже было всё равно. Лишь бы с ним.

Спустилась ночь, чёрная, как бездна, и таинственная, как молчание Творца. Настоящая, непроницаемая – какой никогда не бывает в городе с его огнями и шумом. Здесь к тишине примешивалось только пение неизвестных мне птиц и стрёкот неведомых насекомых.

Мы отправились на прогулку по аллеям с редкими фонарями. Было тепло, пахло розами – кругом они росли в изобилии. Мои юбки с романтическим шорохом подметали дорожки, ночной ветерок ласкал открытую грудь и заигрывал с локонами, а в сердце трепетало хрупкое счастье: влюблённости на грани обладания.

Из-за деревьев доносились шаги, смех, кто-то запел и попытался взять верхнее си, но сфальшивил, а ещё – смесь яростных задыхающихся звуков, от которых я покраснела и прикрылась веером.

– Простите их, сударыня, – бросил мой невозмутимый спутник. – Единственный день в году они могут надеяться на взаимность.

– А на что надеетесь вы? – спросила я неожиданно даже для себя, терзаясь любопытством, была ли у него взаимность с царевной-лягушкой или царевной-лебедем. Или с кем-то ещё.

Он повернулся ко мне.

– На один поцелуй. В ответ на все ваши. Вы бессовестно целуете волка, когда вам вздумается. Похоже, он – ваш фаворит. Я ревную. Всего один поцелуй. Ведь это – справедливо? Большего я не прошу.

Бывают такие поцелуи, которыми потом можно жить неделями. Или годами. В зависимости от того, когда будет следующий. А если не будет, можно стать поэтессой, как принцесса Тадзима, и написать, как писала она возлюбленному принцу Ходзуми, сосланному императором Тэмму в горный храм Сига провинции Оми:

        «Чем здесь остаться мне

        И жить одной в тоске,

        О, лучше я пойду вслед за тобой.

        На каждом повороте на пути

        Оставь мне знак свой, друг любимый мой! » [11 - Из Манъёсю – «Собрание мириад листьев». Перевод с японского А. Е. Глускиной. ]

Или сочинить «Вечернюю серенаду». Интересно, кто же его поцеловал? Шуберта, я имею в виду.

* * *

Вольфрам ничего не сказал после поцелуя, но посмотрел так, что я будто растворилась в ночном воздухе этого мира. И все бабочки, птицы, цветы на клумбах и листья на деревьях парили, пели, цвели, благоухали и ластились к ветру не вокруг, а во мне. Каждая мраморная статуя дарила бесконечную нежность, и каждая беседка протягивала объятия клематисов и глициний, приглашая отдохнуть в её тиши. Они любили меня, а я – их.

– Нам пора, – взгляд Вольфрама подёрнулся грустью. – Я всегда буду помнить этот вечер, Симона.

Я не смогла вымолвить ни слова. Тогда он снял перчатку с моей руки и прикоснулся губами к дрожащим пальцам. Я чуть не рухнула на гравий обсаженной розами дорожки. И он стал волком.

– Вот и всё, сударыня. – Мы оказались в лесу, где частенько встречались с ним. – Вам понравилось?

– Мой дорогой Вольфрам! Никогда в жизни я не была так счастлива!

– Правда?

– Конечно!

Он зажмурился, на его морде отразилась улыбка.