Блондинка - Джойс Кэрол Оутс

Есть одна очень милая пара, миссис и мистер Джосайя Маунт, они живут в Пасадене, мистер Маунт работает адвокатом, а у миссис Маунт есть огромный сад, где растут почти одни только розы. Они берут меня на воскресенье и возят на прогулки. И я даже была у них в гостях. И дом у них очень большой и смотрит на пруд. Мистер и миссис Маунт приглашают меня переехать к ним. Жить у них как дочь. Они очень надеются, что ты скажешь «да». И я тоже очень надеюсь.

Норма Джин решилась-таки написать письмо Глэдис. Краснея от смущения, она показала это письмо доктору Миттельштадт – вдруг там что-нибудь не так. Но доктор Миттельштадт похвалила Норму Джин, сказала, что это «очень милое письмо», да и ошибок в нем совсем немного, и она все исправит. Вот только не мешало бы закончить его молитвой.

И Норма Джин приписала внизу:

Молюсь за нас обеих, мама, надеюсь, ты позволишь меня удочерить. От души благодарю тебя за это, и да благословит тебя Бог. Аминь.

    Твоя любящая дочь Норма Джин

Двенадцать дней спустя пришел ответ – первое, и последнее письмо от Глэдис Мортенсен, адресованное в сиротский приют Лос-Анджелеса дочери Норме Джин. Письмо на обрывке желтой бумаги, написанное косым и неровным почерком, где строки походили на шеренги подвыпивших муравьев.

Дорогая Норма Джин, если тебе не стыдно говорить такое, вот ты кто в глазах всего мира…

Получила твое поганое письмо & пока жива & способна не допустить такой пакости, знай: никто & никогда не удочерит мою Дочь! Как это можно ее «удочерить», когда у нее есть МАТЬ, которая жива & невредима & обязательно поправится & заберет ее домой.

Прошу, не смей оскорблять меня такими омерзительными просьбами, поскольку они лишь делают мне больно! Не нужен мне твой сраный Бог, чихать я хотела на все Его проклятия & благословения! & буду чихать, пока у меня не отвалится нос! Найму адвоката & будь уверена, сделаю все, чтобы мое оставалось моим до самой Смерти.

    «Твоя любящая мама» САМА ЗНАЕШЬ КТО

Проклятие

– Глянь-ка на ту блондиночку! Вот это задница!

Слышишь такое, краснеешь и возмущенно притворяешься, что ничего не слышишь. Идешь по Эль-Сентро, возвращаешься из школы в приют. В белой блузке, голубом джемпере (уже маловат, туго обтягивает бюст и бедра) и белых коротких носках. Тебе двенадцать лет. Но в глубине души чувствуешь себя лет на восемь или девять, не больше, словно развитие твое остановилось, когда ты голой вылетела из спальни Глэдис и с криком бросилась искать помощи и защиты. Убежала от кипятка и горящей постели, своего погребального костра.

Стыд и позор!

И вот он настал, этот день. На второй неделе сентября, когда она пошла в седьмой класс. Не то чтобы этот день застал ее врасплох. Ей просто не верилось. С другой стороны, разве она не слышала разговоров старших девочек и грубых мальчишеских шуток? Разве не смотрела она с отвращением, но завороженно на мерзкие окровавленные «гигиенические прокладки», завернутые в туалетную бумагу, а иногда и незавернутые, в мусорных корзинах в туалете для девочек?

А когда ее заставляли выносить мусор на задний двор приюта, разве не тошнило ее от вони засохшей крови?

Кровавое проклятие, так с ухмылкой повторяла Флис, и от него никуда не деться.

Но Норма Джин в глубине души ликовала: есть куда деться, есть один способ!

Ни своим подругам по приюту, ни друзьям из школы (там у Нормы Джин имелись среди друзей и дети из нормальных семей, с «настоящими» домами) она никогда не говорила о том, что это за способ. А научила ее этому способу Христианская наука, премудрости которой раскрыла Норме Джин доктор Миттельштадт. Что Бог – это прежде всего Разум. Что Разум вездесущ, а простой «материи» и вовсе нет на свете.

Что Бог излечивает нас через Иисуса Христа. При условии, что мы безоглядно веруем в Него.

Однако же в тот день, в середине сентября, она вдруг ощутила странную тупую боль в нижней части живота. Случилось это в спортивном зале, где Норма Джин в свободной майке и спортивных штанах играла в волейбол, – для семиклассницы она была довольно рослой и делала успехи в спорте, хотя иногда (из стеснительности) медлила при передаче мяча, чем выводила из терпения других девочек. (На эту Норму Джин никогда нельзя положиться! ) А уж как она старалась опровергнуть это суждение, с какой решимостью! .. И все же в тот день в душном спортивном зале она вдруг выронила мяч из рук, чувствуя, что в трусиках собралось что-то горячее. Тут же сильно заболела голова. Уже после урока, в раздевалке, переодеваясь в комбинацию, блузку и джемпер, она твердо вознамерилась не обращать внимания на это происшествие, чем бы оно ни было. Она была потрясена, оскорблена до глубины души: этого просто не могло с ней случиться!

– Эй, Норма Джин, что это с тобой?

– Со мной? Со мной все в порядке.

– Но ты выглядишь… – Девочка хотела сочувственно улыбнуться, но вместо этого выплюнула: – Как больная.

– Со мной все в порядке. Может, с тобой что-то не так?

И Норма Джин вышла из раздевалки, дрожа от возмущения. Стыд и позор! Но стыдиться нечего, ибо на все воля Божья.

И она, не дожидаясь подруг, побежала из школы домой. Обычно они возвращались небольшой группой, в которой выделялись Флис и Дебра Мэй. Но сегодня она предпочла одиночество, шла быстрыми мелкими шажками, стараясь посильнее сжимать бедра, нелепой утиной походкой, в трусиках было мокро, но горячая жидкость течь, похоже, перестала. Еще бы, ведь она велела ей остановиться! Она не сдалась! Глаза ее были опущены на тротуар, и она пропускала мимо ушей свист и окрики мальчишек, и школьников, и парней постарше, лет под двадцать, что ошивались на Эль-Сентро-авеню. «Нор-ма Джин! .. Так тебя звать, да, крошка? Эй, Нор-ма Джин! » Ну до чего же он стал тесный, этот джемпер! Она клялась себе, что похудеет. Фунтов на пять! Никогда не буду толстой, как некоторые девчонки в классе, ни за что не отяжелею, как доктор Миттельштадт. Но плоти не существует, Норма Джин. Материя – это не Разум, а только Разум и есть Бог!