Нова. Да, и Гоморра - Сэмюэл Дилэни

Мыш смахнул со лба сбившуюся челку.

– Рейс будет с ног на голову, да, капитан? – Мышцы его смуглого лица поскакали, завибрировали, наконец застыли в унимавшей дрожь ухмылке. Рука внутри сумки ласкала инкрустацию на сиринге. – Взаправду с ног на голову. – Его сиплый голос лизнул опасность. – Кажись, о таком я смогу спеть. – Опять лизнул.

– А эта… горсть огня, что мы привезем… – начал Линкей.

– Полный трюм, – поправил фон Рэй. – Семь тонн. Семь кусков по тонне каждый.

Идас сказал:

– Нельзя вернуться с семью тоннами огня…

– …так чем мы разживемся, капитан? – закончил Линкей.

Ждала команда. Ждали те, кто стоял подле.

Фон Рэй дотронулся до правого плеча, помял его.

– Иллирий, – сказал он. – И мы приникнем к его источнику. – (Рука отпала от плеча. ) – Давайте ваши классификационные номера. После этого я хочу видеть вас на «Птице Рух» не раньше чем за час до рассвета.

– На, выпей…

Мыш отпихнул руку, не прекращая танцевать. Музыка истошно била в железный набат, красные огоньки бегали друг от друга по всему бару.

– На…

Бедра Мыша колотит музыкой, Тййи колотит о Мыша, темные кудри пляшут на поблескивающем плече. Глаза закрыты, губы трясутся.

Кто-то сказал кому-то:

– Слышь, не хочу больше. На, допей.

Она взмахнула руками, подавшись навстречу. Потом Мыш моргнул.

Тййи замерцала.

Он моргнул еще раз.

И увидел, что Линкей держит сирингу в белых руках. За ним – его брат. Смеются. Настоящая Тййи сидит за столиком в углу и тасует карты.

– Эй, – сказал Мыш, срываясь с места. – Не надо баловаться с моим инстром, хорошо? Умеете играть – другое дело. Но сперва меня спросите.

– Ага, – сказал Линкей. – Ты единственный, кто это видел…

– …луч был узконаправленный, – сказал Идас. – Мы просим прощения.

– Не страшно, – сказал Мыш, забирая сирингу.

Он был пьян и устал. Вышел из бара, поблуждал вдоль раскаленной губы Пекла

, перешел наконец мостик, ведущий к платформе семнадцать. Небо чернело. Рука вилась по ограждению, пальцы и запястье подсвечивало оранжевым.

Некто стоял впереди, опираясь на ограду.

Мыш замедлился.

Кейтин мечтательно глядел в бездну, свет снизу надел на него маску демона.

Сперва Мыш решил, что Кейтин говорит с собой. Потом увидел обсыпанный драгоценностями аппарат в руке.

– Врежьтесь в глубь человеческого мозга, – говорил Кейтин записчику. – На полпути от конечного до продолговатого мозга вы найдете гроздь нервов, напоминающую фигуру человека, но ростом в сантиметры. Она соединяет воздействия на органы чувств, возникшие за пределами полушарий, с психическими абстракциями, формирующимися в мозгу. Уравновешивает восприятие мира вовне с познанием мира внутри… Врежьтесь в глубь расхлябанного сплетения интриг, что единой сетью крепит мир к миру…

– Привет, Кейтин.

Кейтин воззрился на него сквозь горячую рябь от лавы.

– …привязывает звездную систему к звездной системе, хранит единство структур солоцентрического сектора Дракона, Федерации Плеяд и Внешних Колоний: вы обнаружите вихрь дипломатов, выбранных или самоназначенных чиновников, честных или коррумпированных, смотря по обстоятельствам… короче, правительственную матрицу, принимающую форму мира, который она представляет. Ее функция – реагировать на и уравновешивать социальное, экономическое и культурное давление, а оно смещается и пронзает империю… Ну а если кто-то сможет врезаться в глубь звезды, в центре, окруженный пылающим газом, обнаружится столп чистой ядерной материи, сферический или сплющенный, как и форма самой звезды. Во время солнечных возмущений этот центр прогоняет вибрации от возмущения сквозь звездную массу, чтобы погасить их, породив приливы и отливы на ее поверхности… Иногда крошечные тела, уравновешивающие перцептивное давление на человеческий мозг, делают что-то не то. Часто правительственная и дипломатическая матрица не в силах справиться с давлением миров, которыми правит. А когда что-то идет не так в уравновешивающем механизме звезды, рассеивание невероятной звездной мощи сдвигает по фазе титанические силы, отчего звезда становится…

– Кейтин?

Кейтин выключил записчик и посмотрел на Мыша.

– Что ты делаешь?

– Заметки для моего романа.

– Для чего?

– Архаическая форма искусства, вытесненная психорамой. Увы, она была способна на исчезнувшую нюансировку, как духовную, так и творческую, которой более непосредственная форма пока не достигла. Мыш, я – анахронизм. – Кейтин улыбнулся. – Спасибо за мою работу.

Мыш пожал плечами.

– О чем это ты говорил?

– О Психологии. – Кейтин положил записчик в карман. – О Политике и Природе. Трех «П».

– Психология? – переспросил Мыш. – Поль-итика?

– Ты умеешь читать и писать? – спросил Кейтин.

– По-турецки, гречески и арабски. С английским хуже. У букв нет ничегошеньки общего со звуками, которые издаешь.

Кейтин кивнул. Он тоже был слегка пьян.

– Глубоко. Вот почему английский – отличный язык для романов. Но я упрощаю сверх меры.

– Так что там с психологией и политикой? Насчет природы я в курсе.

– В особенности, – сказал Кейтин змеящейся, светящейся полоске жидкой лавы, что ползла в двухстах метрах внизу, – с психологией и политикой нашего капитана. Они меня интригуют.

– Что с ними такое?

– Его психология в данный момент любопытна просто потому, что неизвестна. У меня будет возможность наблюдать за ней в процессе. А вот политика брюхата возможностями.

– Да? И что это значит?

Кейтин сложил пальцы в замок и уравновесил подбородок на костяшке.

– Я учился в институции высшего знания на развалинах некогда великой страны. На той стороне двора, почти напротив, стояло здание Психонаучной лаборатории фон Рэя. Весьма недавнее добавление – ему, я полагаю, лет сто сорок.

– Капитана фон Рэя?

– Подозреваю, его дедушки. Пожертвование университету в честь тридцатой годовщины дарования Палатами Дракона независимости Федерации Плеяд.

– Фон Рэй – из Плеяд? Он говорит не так, как тамошние. Себастьян и Тййи – да, по ним слышно. Ты уверен?

– Безусловно, там – владения его семьи. Вероятно, он шатался по всей Вселенной, путешествовал на таких судах, что и мы бы с радостью. Сколько ты поставишь на то, что у него собственный грузовик?