Незримая жизнь Адди Ларю - Виктория Шваб

Отец морщится.

– У нас нет детей.

Это слова вонзаются в нее тупым ножом. Рана становится еще глубже.

– Не может быть, – качает головой Аделин, не веря в нелепость происходящего. Каждый день и каждую ночь из своих двадцати трех лет она ночевала под этой крышей. – Вы же меня знаете!

Как они могли ее не узнать? Аделин так похожа на родителей – глаза отца, подбородок матери, лоб, губы… Все черты почти точная копия. Они ведь тоже это видят, они должны!

Однако для родителей это всего лишь очередное доказательство злых чар.

Мать осеняет себя крестным знамением, руки отца обхватывают Аделин, и ей хочется прижаться к нему, окунуться в его тепло и силу, однако он лишь тащит ее к двери.

– Нет… – умоляет она.

Мать рыдает, прижав одну руку ко рту, другой сжимая деревянное распятие на шее. Она называет свою дочь порождением дьявола, чудовищем, сумасшедшей, а отец, ни слова не произнеся, крепко стискивает ее руку и вышвыривает из дома.

– Уходи… – почти просящим тоном велит он.

На лице его отражается печаль, но не та, что приходит вместе с узнаванием. Нет, так сожалеют о потерянных вещах, дереве, вырванном бурей, захромавшей лошади, резном орнаменте, испорченном неловким движением.

– Пожалуйста, – молит она, – папа…

Но он, помрачнев, выталкивает ее в темноту и захлопывает дверь, запирая дом на засов. В смятении, дрожа от ужаса, Аделин отшатывается. А потом поворачивается и мчится прочь.

* * *

– Эстель… – тихо шепчет она, словно молитву. У дома же старухи кричит в полный голос: – Эстель!

В хижине горит лампа. Когда Аделин подбегает к двери, у входа уже стоит Эстель, ожидая незваную гостью.

– Кто ты? Чужеземка или злой дух? – осторожно вопрошает старуха.

– Ни то, ни другое, – отвечает Аделин, представляя, как, должно быть, выглядит: платье разорвано, волосы растрепаны. Она выкрикивает слова точно заклинание: – Я человек из плоти и крови и знаю тебя всю жизнь. Ты делаешь для ребятишек куколки-обереги, чтобы малыши не болели зимой, считаешь персики самыми сладкими из фруктов, говоришь, что церковные стены слишком толстые и не пропускают молитвы, и хочешь, чтобы тебя похоронили не под камнем, а в тени большого дерева.

В чертах старухи что-то неуловимо меняется, и Аделин замирает, надеясь, что наконец узнана.

Но проблеск слишком мимолетен.

– Смышленый дух, – говорит Эстель, – но в мое жилище не войдешь.

– Я не дух! – вскрикивает Аделин и бросается к свету, исходящему от двери. – Ты рассказала мне о старых богах и способах их вызывать, но я ошиблась. Они все молчали, а солнце село слишком быстро. – Она крепко обхватывает себя, не в силах унять дрожь. – Я обратилась к ним чересчур поздно, кто-то ответил, и все пошло наперекосяк.

– Глупая девчонка, – упрекает ее Эстель. На сей раз голос звучит уже теплее. Словно она узнала гостью.

– И что же мне делать? Как все исправить?

Но старуха лишь качает головой.

– Тьма играет в собственные игры, – говорит она. – Устанавливает свои правила. И ты проиграла.

Сказав это, Эстель возвращается в дом и запирает дверь.

– Постой! – кричит Аделин.

Она всем телом ударяется в закрытую створку и рыдает, пока у нее не подкашиваются ноги. Аделин опускается на холодные каменные ступени, продолжая колотить кулаком по дереву.

А потом внезапно засов открывается. Дверь распахивается и появляется Эстель.

– Что стряслось? – спрашивает она, изумленно рассматривая девушку, которая скорчилась на ее крыльце.

Старуха смотрит на нее так, словно они никогда не встречались. Прошедшие минуты напрочь стерла запертая дверь. Недоуменный взгляд скользит по испачканному свадебному платью, растрепанным волосам, грязным ногтям, но на морщинистом лице нет узнавания, одно лишь сдержанное любопытство.

– Ты чужеземка? А может, злой дух?

Аделин крепко зажмуривается. Да что ж такое? Она все еще неспособна исторгнуть из горла звук своего имени. Когда ее приняли за злого духа, то вытолкали взашей, потому Аделин тяжело сглатывает и отвечает:

– Я не из ваших мест. – По ее лицу струятся слезы. – Пожалуйста… Мне некуда больше пойти, – умоляет она.

Старуха смотрит на нее долгим взглядом и все же кивает.

– Жди здесь, – говорит она, улизнув обратно в дом.

Аделин никогда не узнает, что собиралась сделать Эстель, поскольку дверь захлопывается и остается закрытой, а Аделин так и сидит на коленях, дрожа больше от потрясения, чем от холода.

Она сидит еще долго, сама не знает, сколько, но когда пытается подняться – ноги совершенно не слушаются. Аделин направляется мимо дома старухи к деревьям, растущим позади, что стоят стеной, словно часовые, – прямо в беспросветную тьму.

– Покажись! – кричит она.

Но раздается только шорох расправленных крыльев, шуршание листьев под ногами, рябь потревоженного сонного леса. Аделин вызывает в памяти его лицо, эти черные локоны, зеленые глаза, старается снова придать мраку форму, но проходят мгновения, а она по-прежнему одна.

Я не хочу никому принадлежать.

Аделин ступает в глубину леса. Это совсем нехоженое место, повсюду переплелись ежевика и кустарник, колючие ветки цепляют ее за голые ноги, однако беглянка не останавливается, пока вокруг не смыкаются деревья, чьи ветви заслоняют луну над головой.

– Я призываю тебя! – выкрикивает она.

Разве я какой-то джинн, связанный твоими желаниями? ..

Низко растущая ветка, что наполовину утопает в лесном ковре, хватает Аделин за ноги. Она тяжело падает, вспахивая коленями неровную землю, а руками разрывая поросшую травой почву.

Пожалуйста, я отдам что угодно!

Из глаз вдруг брызжут слезы. Глупая, глупая, глупая! Аделин в отчаянии бьет кулаками по земле.

Это гадкий фокус, кошмарный сон, но он пройдет! Сны ведь по своей природе недолговечны.

– Проснись! – шепчет она во тьму.

Проснись.

Аделин сворачивается клубком на лесной подстилке, зажмуривается и видит залитое слезами лицо матери, искаженное тоской лицо отца, усталый взгляд Эстель. Она видит мрак – он улыбается. Слышит его голос, шепчущий слова, что связали их навеки.