Незримая жизнь Адди Ларю - Виктория Шваб

– Боги ненасытные, Адди, вот почему.

Адди. Уменьшительное имя, которое мать презрительно называет «мальчишечьим». А вот отец любит так называть дочурку, но только наедине.

Это имя звенит в ее костях точно колокол. Имя, что подходит ей куда больше, чем Аделин.

Эстель она находит в саду, где та скрючилась, точно сломанная ветка среди разросшихся плетей кабачка, колючих зарослей ежевики.

– Адди, – произносит старуха, даже не подняв взгляда.

На дворе осень, земля усеяна семенами фруктов, что не успели вызреть как полагается. Адди пинает их носком башмака.

– Как ты говоришь с ними? – спрашивает она. – Со старыми богами. Ты призываешь их по имени?

Эстель выпрямляется, и ее суставы хрустят, словно сухие ветки. Если вопрос ее и удивляет, она этого не показывает.

– У них нет имен.

– Ты знаешь заклинание?

Эстель ехидно смотрит на нее.

– Заклинания для ведьм, а их часто сжигают на костре.

– Как тогда ты молишься?

– Приношу дары и хвалу, но даже тогда они непостоянны. Боги не обязаны отвечать.

– И что же делать?

– Продолжать.

Адди задумчиво покусывает щеку изнутри.

– Сколько всего богов, Эстель?

– Столько, сколько у тебя вопросов, – отвечает старуха без насмешки.

Надо лишь помолчать, затаить дыхание и дождаться, пока Эстель смягчится. Это как, постучавшись к соседям, смиренно стоять у двери, зная, что кто-то есть дома. Когда слышишь шаги, тихий скрежет замка и понимаешь – вот-вот откроют.

Эстель вздыхает.

– Старые боги повсюду. Плавают в реке, растут на поле, щебечут в лесу. Они в солнечном свете, что ласкает пшеницу, и под молодыми деревцами весной, в виноградных лозах, обвивающих стену церкви. Они просыпаются на границе дня и ночи – на рассвете и в сумерках.

Адди прищуривается.

– Ты меня научишь? Научишь, как к ним обращаться?

Аделин Ларю не только умна, но и упряма. Старуха вздыхает и начинает пробираться через сад к дому, а девчушка следует за ней, боясь, что, если Эстель уйдет без ответа, разговор будет окончен. Но она поворачивается, обращая к Адди морщинистое лицо.

– Есть правила.

Адди ненавидит правила, но знает, что порой без них не обойтись.

– Какие, например?

– Ты должна проявить перед ними смирение. Предложить дар. Что-то ценное для тебя. И быть осторожна в своих просьбах.

Адди ненадолго задумывается.

– И все? !

Лицо Эстель темнеет.

– Старые боги, может, и всемогущи, но отнюдь не добры и не милосердны. Они капризны, переменчивы, словно свет луны на воде или тени в грозу. Если ты все же хочешь их призвать, берегись: проси осмотрительно и готовься заплатить. – Она нависает над Адди, накрывая ее своей тенью. – Запомни: какое бы несчастье тебе ни грозило, как бы ты ни отчаялась, никогда не молись богам, что отвечают после прихода темноты.

Два дня спустя, когда возвращается отец и привозит пачку пергамента и обмотанную веревкой связку черных графитовых стержней, первое, что делает Аделин, – выбирает лучший и втыкает его в землю на задворках сада. И просит, чтобы в следующий раз отец взял ее на ярмарку с собой.

Если боги и слышат, то вида не подают.

На ярмарку Адди с тех пор не ездит.

V

Весна 1707

Вийон-сюр-Сарт, Франция

Моргнешь, и годы опадают словно листья.

Аделин уже шестнадцать. Все говорят о ней как о летнем цветке, который нужно сорвать и поставить в вазу. Будто ее предназначение – расцвести, а затем сгнить. Взять хоть Изабель: все ее мечты – о семье, а не о свободе. Похоже, она довольна недолгим цветением и последующим увяданием.

Вот уж нет. Аделин лучше станет деревом, как Эстель. Если нужно пустить корни, она предпочла бы остаться среди дикой природы, не дать себя срубить. Жить в одиночестве, расти под открытым небом, чем пойти на дрова, что согреют чужой очаг.

Адди ставит корзину с бельем на бедро, взбирается на холм, откуда по заросшему бурьяном склону спускается к реке. У берега она опрокидывает корзину, выбрасывая грязную одежду прямо в траву. Среди юбок, фартуков и исподнего, словно секрет, прячется пачка пергамента. Не та, первая, – Адди собирала их год за годом, стараясь заполнить каждый дюйм пространства, использовать пустую страницу на всю катушку. Но все они похожи на тонкую свечу в безлунную ночь, что всегда слишком быстро гаснет. Способствует и то, что время от времени она приносит рисунки в дар.

Адди сбрасывает башмаки и откидывается на склон, примяв юбки. Проводит ладонью по сорной траве и нащупывает истрепанный уголок бумаги – один из своих любимых рисунков. На прошлой неделе сразу после рассвета она свернула его квадратом и зарыла на отмели. Посеяла свой дар, точно зернышко или обещание. Жертву.

Аделин все еще молится новому Богу, когда обязана это делать, однако, пока родители не видят, поклоняется и старым богам. Это проще простого: прячешь одного за щекой, словно вишневую косточку, и беседуешь с другими.

До сих пор ей никто не ответил. Однако Аделин уверена, что они слушают.

Когда прошлой весной Жорж Каро начал по-особенному на нее посматривать, Адди помолилась, чтобы он отвратил свой взор. И Джордж стал поглядывать на Изабель, которая вышла за него замуж и понесла первого ребенка, познав все сопутствующие тяготы.

Прошлой осенью Арно Тюль ясно выразил свои намерения, и Аделин помолилась, чтобы он нашел себе другую невесту. Этого не произошло, однако зимой бедолага захворал и умер. Аделин страшно устыдилась облегчения, которое испытала, узнав об этом, но отнесла еще безделушек к реке.

Она молилась, и кто-то, наверное, ее слышал, поскольку Адди все еще была свободна. Свободна от ухаживаний, от брака, от всего, да только не от Вийона. До поры Адди оставили в покое, и она взрослеет. И мечтает.

Аделин сидит на склоне, держа альбом на коленях. Из кармана она выуживает кисет на веревке. Внутри, как монетки в рыночный день, гремят кусочки угля и несколько почти стертых драгоценных карандашей.

Сначала Аделин обматывала грифели клочком тряпицы, чтобы пальцы не пачкались, но потом отец смастерил узкие деревянные полоски, в которые можно было вставлять стержни, и показал, как держать маленький нож и остро заточить уголь.