Книга двух путей - Джоди Пиколт

– Они отправились в Йеллоустонский национальный парк, к гейзеру Старый Служака, – продолжила Аланна. – Папа собирался сделать ей там предложение. Но к ним прибился какой-то парень, который постоянно задавал вопросы, а мама – перед поездкой она прочла все, что можно, о гейзерах – терпеливо на них отвечала. Как часто он выбрасывает горячие струи воды? Примерно двадцать два раза в день. Какой высоты достигают струи? Около ста тридцати футов. Какова температура воды? Более двухсот градусов по Фаренгейту. – Женщина слабо улыбнулась. – Инициатива явно уплывала из папиных рук. Тогда он, похлопав маму по руке, сказал: «У меня вопрос. – После чего встал на одно колено и добавил: – А куда уходит вся вода? »

– Ну и что ответила ваша мама? – рассмеялась я.

– Без понятия. Она просто сказала: «Да».

Мы посмотрели на Джудит, которая издала хлюпающий вздох и перестала дышать.

Аланна застыла:

– Это что… она что? ..

Я не ответила, так как хотела удостовериться, что у Джудит полная остановка дыхания, а не апноэ. Но когда через пять минут дыхание не восстановилось, я сообщила Аланне, что Джудит ушла.

Аланна прижалась лбом к материнской руке, которую продолжала сжимать, и заплакала навзрыд, ну а я сделала то, что всегда делала в таких случаях: гладила Аланну по спине и успокаивала, давая возможность предаться скорби. Я выскользнула из палаты и подошла к стойке регистратора.

– Нам нужна медсестра зарегистрировать смерть, – сказала я и вернулась успокоить Аланну.

Через какое-то время она выпрямилась и вытерла глаза:

– Мне нужно позвонить Питеру.

Мужу. И вероятно, дюжине других родственников. Глаза у Аланны распухли, взгляд стал слегка исступленным.

– С этим можно и подождать. – Я хотела дать Аланне нечто такое, что осталось бы с ней на всю жизнь. – Джудит много раз говорила мне, как много значит для нее то, что вы были рядом.

Аланна тронула мать за запястье:

– Как по-вашему, где она сейчас?

Существуют самые разные ответы на этот вопрос, и каждый из них не может считаться верным или неверным по сравнению с другими. Поэтому я сказала то, что знала наверняка:

– Не знаю. – Я махнула рукой в сторону лежавшего на кровати тела. – Но она уже не здесь.

И в этот самый момент челюсть Джудит задвигалась, и я услышала длинный тягучий вдох.

Аланна метнула на меня изумленный взгляд:

– Я думала, она…

– Я тоже.

Появившаяся в комнате медсестра посмотрела на дышащую пациентку и вопросительно подняла брови:

– Ложная тревога?

Я часто рассказывала эту историю на конференциях и семинарах: первый человек, который умер у меня на глазах, сделал это дважды. И мой рассказ неизменно вызывал смех, хотя ничего смешного здесь не было, вообще ничего смешного. Только представьте себе Аланну, которой пришлось оплакивать мать во второй раз. Представьте себе самую ужасную вещь, которую вам пришлось пережить. А теперь представьте, что вы пережили это снова.

Моя потенциальная клиентка родилась в один день со мной. Не только в тот же месяц и в то же число, но и в тот же год. Я была доулой смерти у клиентов моложе меня и несколько раз – у детей, что было невыразимо печально. Прежде я относилась к таким вещам философски: это не мое время пришло, а их. Но сейчас я смотрю на медицинскую карту новой клиентки и невольно переношу все на себя.

Винифред Морс живет в Ньютонвилле, в маленьком дуплексе, задняя часть которого выходит на зеленые лужайки кампуса юридического факультета Бостонского колледжа. У нее четвертая стадия рака яичников, и, в отличие от большинства моих клиентов, она позвонила мне сама. Обычно ко мне обращаются близкие члены семьи, которые хотят, чтобы я пришла поддержать дорогого им человека, не сообщая ему, в чем состоят мои функции, словно само название «доула смерти» может ускорить смерть. Я отказываюсь от такой работы, поскольку все это выглядит нечестным по отношению ко мне, ведь я нередко вынуждена говорить опекунам умирающих о необходимости подождать, пока сам пациент не посмотрит в лицо смерти и не согласится с тем, что он нуждается в помощи.

Я подъезжаю к ее дому и секунду стою возле двери, закрыв глаза и сделав пару глубоких вдохов, чтобы снять напряжение в плечах и позвоночнике, загнать Брайана в дальний уголок души. Прямо сейчас единственные проблемы, которые я позволю себе иметь, – это проблемы Винифред Морс. Лично о себе я буду волноваться, когда наступит мой черед.

Дверь открывает Феликс – муж Винифред. Рост не меньше шести футов пяти дюймов; сплошные углы и загогулины, словно у богомола. Когда я представляюсь, он улыбается, но его улыбка, лишившись подпитки, сразу увядает.

– Входите, входите, – говорит он.

Я оказываюсь в прихожей, стены которой увешаны картинами в стиле модерн. На одних полотнах расплывчатые розовые пятна, которые, если смотреть под определенным углом, напоминают очертания женской фигуры. На других – сердитые косые полосы, похожие на черные когти животного, которое пытается продраться сквозь холст и вырваться из рамы. А еще есть картина, где сверху донизу методично представлены все оттенки синего, точно перепады настроения моря. И я сразу вспоминаю о своей маме.

В современном искусстве я разбираюсь не слишком хорошо. Знаю только, что оно должно пробуждать эмоции. Но при всем при том я не могу оторвать взгляда от написанного на холсте океана.

– Мне эта картина тоже нравится. – Феликс подходит ко мне: руки в карманах, острые локти. – Вин написала ее, когда была беременна Арло.

Я мысленно архивирую информацию, невольно задаваясь вопросом, где сейчас их сын и как он воспринимает болезнь матери.

– Значит, она художница, – говорю я.

У Феликса дергаются уголки рта.

– Была. На самом деле она перестала писать картины, когда заболела.

– Ну а как насчет вас? – Я трогаю его за руку.

– Какой из меня художник! Не могу даже нарисовать человечка из палочек. Я преподаю вождение. Хотел стать врачом, но недотянул по оценкам. Вот и нашел другой способ спасать человеческие жизни.

Я пытаюсь представить, как Феликс, втиснув свое угловатое тело на пассажирское сиденье автомобиля, терпеливо объясняет ученику, что, прежде чем отъехать от поребрика, нужно включить габаритки.