Игра в молчанку - Эбби Гривз

Вкратце сказать, мы говорили буквально обо всем, и только о необходимости предохраняться речь зашла только однажды – в наш самый первый раз или, точнее, перед ним. Тогда ты сказала, что, будучи медицинским работником, держишь этот вопрос под контролем и что я не должен беспокоиться по этому поводу. Я и не беспокоился – больше я о предохранении ни разу даже не заикался. Зачем? .. Я не видел в этом никакого смысла, к тому же ты начинала подозрительно быстро задремывать, стоило мне задать даже самый невинный вопрос, касавшийся лично тебя. Зато каждый раз, когда я замечал, что твои ресницы начинают опускаться, я крепче прижимался к тебе и принимался водить кончиком пальца по почти прозрачной коже у тебя на шее, рисуя на ней невидимые маленькие сердечки.

С тобой мне никогда не было скучно, Мэгги. Никогда, ни одной минутки! И я хотел, чтобы это длилось и длилось всегда, до конца моей жизни. Кроме того, мне очень нравился тот новый человек, каким я становился с тобой. Я импровизировал, я был убедителен и красноречив; да, черт меня возьми, я даже мог удачно шутить!

Помню, однажды мы решили махнуть в Котсволдз. Специально для этой поездки я взял напрокат машину у одного приятеля из лаборатории физиологии. Стояла прекрасная теплая погода – прелюдия настоящей весны, мы были в одних футболках и с удовольствием ощущали на наших лицах ласковые прикосновения солнечных лучей. В Котсволдзе мы решили отправиться на пешую прогулку по маршруту, о котором в туристской карте говорилось, что он «кольцевой». Должен сказать – мне всегда казалось, что настоящие кольца должны быть несколько другими, но, возможно, мы просто пару раз повернули не туда. Как бы там ни было, спустя почти шесть часов мы все-таки вернулись к пабу, рядом с которым я оставил машину. Поход по жаре основательно нас вымотал, и мы все еще утоляли жажду, когда официантка предупредила нас, что через полчаса паб закроется на ночь.

В машине ты почти сразу уснула, расплющив покрасневшую от солнца щеку о прохладное стекло пассажирской дверцы. Я знал, что ты спишь достаточно чутко, но в тот раз мне показалось, что твой сон по-настоящему глубок – глубок настолько, что мне не захотелось будить тебя, даже когда мы отъехали от деревни миль на десять, и я почувствовал, что где-то в недрах машины назревают проблемы. Руль, который я держал обеими руками, начал как-то странно вибрировать, и эти вибрации становились все сильнее, пока не начали отдавать мне в локти. Делать было нечего, я свернул к ближайшей заправке.

– Что случилось, Фрэнк? – спросила ты. Одну руку ты опустила мне на колено, другой терла глаза.

– Кажется, нужно заменить покрышку.

– А-а… Вызовешь механика?

Ночь выдалась темная, но площадка заправочной станции была хорошо освещена, так что я смог разглядеть не только телефонную будку на дальнем ее конце, но и висящую на дверце самодельную табличку с надписью «Не работает».

– Нет, – ответил я, удивляясь собственной решительности. – Я знаю, что делать. Ты пока посиди там, что ли… – я показал в сторону крошечного магазинчика при заправке.

Но не тут-то было. Ты была не из тех, кто следует указаниям и инструкциям, и осталась со мной. Тебе, должно быть, было очень холодно в тонкой футболке в мелкий горошек, но ты никак этого не показывала, терпеливо держа болты или гаечный ключ, выравнивая запаску и укладывая домкрат обратно в багажник.

– Ну вот! Порядок! – Я затянул последний болт и поднялся во весь рост. Ты стояла совсем близко, да еще и наклонилась, но я этого не заметил и с размаху заехал тебе головой в лицо.

– Прости меня, Мегс! Прости! ..

Прижимая ладонь к разбитому носу, ты отмахнулась от моих извинений.

– Ерунда. – Внезапно ты расхохоталась и снова махнула рукой – теперь уже в сторону моего носа.

– У тебя кровь идет!

Помнишь, Мегс, что было дальше? Я – смутно. С нами обоими случилось что-то вроде истерики. Мы смеялись и смеялись, и никак не могли остановиться. Не знаю, как ты, а я так не смеялся, наверное, с самого детства.

В перерыве между приступами хохота мне удалось усадить тебя обратно в машину. Именно тогда, когда мы оба оказались в салоне, нам стала очевидна абсурдность происходящего, и мы снова покатились со смеху – такого сильного и безудержного, что, кажется, даже автомобиль закачался на своих рессорах.

– Знаешь, Фрэнк, раньше мне казалось, что тебя вряд ли можно отнести к… к людям, владеющим практическими навыками, – сказала ты, немного успокоившись. Нос ты по-прежнему прижимала рукой, поэтому твой голос звучал немного гнусаво, как у мультипликационных злодеев.

– Мой отец – автомеханик, Мегс. Возможно, кое-какие навыки передались мне от него, – отозвался я, разглядывая наши перепачканные в грязи и смазке руки. – И перемазались мы как настоящие ремонтники, – добавил я.

Тем временем ты отыскала в «бардачке» завалявшуюся там бумажную салфетку и аккуратно разорвала на четыре части. Каждый клочок ты свернула в виде крошечного тампона, и я постарался не думать, сколько недель или, может быть, месяцев она пролежала там вместе с гайками, шайбами, обрывками проволоки и мелким инструментом.

– Автомеханик? .. – задумчиво повторила ты, словно сомневаясь в правдивости моих слов. Аккуратно заткнув мне нос бумажными тампонами, ты проделала то же самое с собой, потом повернулась и слегка постучала мне по макушке согнутым пальцем. – Хотела бы я знать, какие еще таланты здесь скрываются…

– Самые разные. Подожди – увидишь.

– Я всегда знала, что ты неисчерпаемый источник сюрпризов.

– Я люблю тебя, Мэгги…

Эти слова сами сорвались с моих губ. И хорошо, что сами, потому что будь у меня хоть малейшая возможность их обдумать, я бы их не произнес. Из страха. Из суеверного чувства. Это был мой главный секрет, который я хранил в себе вот уже несколько недель.

Наверное, мое чувство никогда не было таким всеохватным и полным, как в те минуты, когда ты улыбалась мне с пассажирского сиденья. Твоя улыбка была прекраснее всего, что я когда-либо видел, даже несмотря на смешно торчащие из носа клочки бумаги.

– Я тоже люблю тебя, Фрэнк. – Твой голос был таким ровным и прозаичным, словно ты читала вслух указания из путеводителя. И никакой торжественной церемонии, какие показывают в фильмах, тоже не было. Не было ни цветов, ни музыки, ничего такого. Были только мы с тобой и слова, которые мы произнесли.