Я спас СССР. Том III - Алексей Вязовский

Я перевожу взгляд с одного спорщика на другого, не понимая, о чем вообще идет речь. Сеня поясняет:

– Ты о ленинградском поэте по фамилии Бродский слышал?

– Конечно. И даже стихи его читал. Вычурно очень.

– Ну тогда ты знаешь, что весной был суд и его по статье «тунеядство» в ссылку на пять лет упекли. Вот теперь наши старшие коллеги собирают подписи на своем письме в его защиту.

– Про суд слышал, про письмо нет. А в чем проблема-то?

– А проблема, Алексей, – Сеня вздыхает, – в том, что у всех подписантов потом могут быть неприятности. А после того как нам власть устроила головомойку год назад в Кремле, многие предпочитают с ней не связываться.

Я делаю легкий прокол в памяти. Да, было такое дело в марте шестьдесят третьего. Евтушенко с Хрущевым прилюдно там сцепился. На фразу Никиты «Горбатого могила исправит! » Евтушенко громко возразил: «Прошло то время, Никита Сергеевич, когда людей исправляли могилами». И вся интеллигенция действительно тогда испугалась, что может вернуться тридцать седьмой год. Эта публичная выволочка явно была кем-то хорошо спланирована, Хрущева снова накрутили и выставили перед всеми неуравновешенным идиотом. Так же как и в Манеже в шестьдесят втором.

– Слышал о твоих подвигах. – Я посмотрел сочувствующе на Евтушенко.

– Противно было. А потом Хрущев сам же мне и позвонил: «Ну, что ты там наоскорблял меня? » Я ему говорю: «Где же я вас оскорблял, Никита Сергеевич? » И вдруг он мне: «Ты вот что, Женя, ты в Новый год можешь прийти? Я к тебе подойду, чтобы все видели, а то ведь сожрут и пуговицы будут выплевывать только».

– Но разве кто-то пострадал за эти полтора года?

Компания навостряет уши, поэт машет рукой:

– Никто не пострадал, но побаиваться стали. Вот Бродский только под жернова попал, потому что молодой и самонадеянный. Весь такой из себя смелый – нигде не работал и даже не числился. Про него и до этого фельетоны писали, но никто же не думал, что дело ссылкой закончится.

Да уж… Заварили власти кашу. Хотели выпороть его для острастки, чтобы другим было неповадно, а в результате поднимут в СССР волну диссидентства. Пока еще все тихо, но вот-вот рванет. Сначала наши литераторы письма начнут писать, потом Би-би-си бучу поднимет, а через год уже и до прямых угроз от европейской интеллигенции дело дойдет – сам Сартр вмешается. А Бродский, которому сейчас, как и мне, 24 года, сидит себе довольный в деревне Норинской Архангельской области, куда его сослали в марте, и спокойно пишет свои вирши. Потом даже назовет это время лучшим в своей жизни. Почти «Болдинская осень». И что делать? Нужно как-то срочно погасить этот разгорающийся костер.

– А где можно подписать письмо?

Марина удивленно на меня смотрит.

– Правда, что ли, подпишешь? – Евтушенко изумленно приподнимает бровь. – А тебя потом не…

– Я сам отвечаю за свои поступки, – прерываю я его. – Только вы мне вот что объясните. Почему наши ленинградские коллеги только сейчас вдруг забегали? Разве нельзя его раньше было куда-то пристроить на работу? Что, в Ленинградском отделении СП ни одной захудалой должности не нашлось?

– Ты прав, – тихо отвечает Марина. – В Москве-то за него покойный Маршак просил, а сейчас Чуковские сбор подписей начали. Ленинградские же товарищи…

– Нам совсем не товарищи, – закончил я за нее мысль. – Неси письмо. Копия есть? Покажу нужным людям.

Вот и нашлось для меня дело. Вполне можно попросить Мезенцева за будущего нобелевского лауреата. Тем более за ним должок. А потом подкачу к Федину. Пусть Бродского пристроит переводчиком в какое-нибудь издательство – английский тот хорошо знает. Да и сборник его стишков можно издать – не великое дело, а человеку приятно. Минус один потенциальный диссидент. И пара сотен «сочувствующих».

Глава 3

        Ничуть не думая о смерти,

        летишь, чирикая с утра,

        а где-то случай крутит вертел

        и рубит ветки для костра.

    И. Губерман

27 августа 1964 года. 10. 00

Москва, Пятницкая улица, 29

На следующий день мне все-таки удается рассказать Иванову про вербовку лейтенанта Москвина. Иван Георгиевич долго смеется, вытирая глаза платком.

– Ну молодежь наглая пошла, ничего не боятся! Не бери в голову, это, скорее всего, его собственная инициатива, выслужиться парень хочет.

– А с головой у него в порядке – сунуть ее в такой улей? !

– Молодой еще, самонадеянный. Тебя вон тоже заносит… Это же надо! Самому Брежневу прослушку устроил…

– Молодость – это мгновение. Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь. И не в лучшую сторону, – отвечаю я ему крылатой фразой Костика из знаменитых «Покровских ворот».

– Ладно, не переживай, Алексей. Я разрешаю переговорить со Степаном Денисовичем. Пусть он поотрывает головы своим излишне шустрым подчиненным. Но не думаю, что там что-то серьезное.

Я пожимаю плечами.

– Но мне-то теперь что с этим шустриком делать?

– Степан Денисович даст команду. Думаю, что ничего не делать. Потяни еще недельку, пока Мезенцев не разберется. Если Москвин появится, скажи, что пока ни с кем не встречался и рассказывать тебе не о чем.

– А если он начнет расспрашивать про июльские события?

– Скажи, что так дело не пойдет и на такое ты не подписывался. Хватит того, что генпрокурор Руденко по допросам затаскал. И вообще, на тебе висит несколько подписок о неразглашении. Про уголовное дело и протокол ты даже не переживай, считай, что ничего вообще не было.

– Что, даже и ругать не будете?

– А смысл? Ты и сам ведь понимаешь, что виноват, – светиться тебе нельзя. А если бы оружие с собой было – начал бы стрелять по ним?

Я виновато опускаю голову. Выстрелил бы. И не факт, что сначала в воздух. В такой ситуации про все на свете забудешь.

– Но ведь речь шла о человеческой жизни… – привожу я последний свой аргумент.

Иван Георгиевич усмехается:

– Такой выбор встанет перед тобой еще не раз и не два, поверь – это был не самый тяжелый случай. Но лезть под нож все же не стоило. У них ведь и у самих мог обрез оказаться, ты об этом не подумал?