Маленький книжный магазинчик в Тегеране - Марьян Камали

– Вот как это делается, – прошептал ей на ушко Бахман, когда крики вокруг них все усиливались. – Вот как мы добьемся демократии. Мы не должны сидеть дома и молчать, позволяя шаху и иностранным компаниям взять страну под контроль. Мы заставим их услышать наш голос.

Он тащил Ройю за собой сквозь ряды демонстрантов и пробирался вперед, к баррикадам. Ройя шла и удивлялась тому, сколько людей узнавали Бахмана, уступали ему дорогу. Несколько молодых парней похлопали его по спине, один зрелый мужчина подмигнул ему. Значит, Бахман бывал всюду, раздавая листовки и брошюры? Несмотря на страх, она была полна гордости за любимого. Она видела, как уважали его люди. Они остановились у баррикады, и Бахман своей сильной рукой отгородил Ройю от толпы. Воздух над площадью казался наэлектризованным до предела; демонстрантов объединяло ощущение братства и сознание того, что они борются за правое дело. Ройя никогда не пришла бы в такое место, будь она одна, побоялась бы. Может, Бахман прав. Может, хватит ей бояться, а надо слушать и говорить самой. Возможно ли такое? Ей казалось, что с Бахманом возможно все.

А он там явно находился в родной стихии, весь полон энергии, пылал страстью. Он открыл рот, и она ожидала, что он скажет что-нибудь вроде «Разве это не удивительно? ». Она уже угадывала, что он скажет, – подумать только! Как будто настолько хорошо его знала. Но она действительно знала его. Он был восхитительным и непредсказуемым, но все равно… это был он.

– Мы можем добиться всего, – сказал Бахман.

– Но коммунисты против Мосаддыка и могут…

– Я имею в виду тебя. И меня. Весь мир наш.

Стоя рядом с ним в той толпе, она почувствовала, что и вправду будущее становится более безграничным и заманчивым, чем она смела мечтать. Она оперлась на баррикаду и тоже стала кричать лозунги вместе со всеми. Странное дело: она испытывала душевный подъем, ее переполнял восторг, росла уверенность в себе. Она кричала все громче и громче. Солнце жгло ей лицо, ее косы прыгали на груди, когда она размахивала кулаком в воздухе. Ручейки пота бежали по спине, намочили ее круглый воротничок. Она слишком долго пряталась. Зачем? Бахман прав. Все эти люди вокруг нее не казались испуганными. Они все собрались на площади, чтобы протестовать, бороться. Поэтому Мосаддык мог продолжать свои реформы, чтобы Иран добился настоящей свободы. И теперь, когда они с Бахманом стояли возле баррикады, ей все казалось возможным. Они ощущали единство друг с другом и с огромной, охваченной праведным порывом толпой. Они будут бороться. Они оба переменят мир.

– Кажется, тебе тут нравится! – сказал Бахман.

Она улыбнулась и продолжала выкрикивать лозунги вместе с демонстрантами.

– Мы не будем тут задерживаться. Мне просто хотелось, чтобы ты увидела все это. Почувствовала эту атмосферу. Я не хочу, чтобы ты боялась демонстраций. Тут нормальные люди. Такие, как мы. Это все, что у нас есть. Понимаешь?

…Звук показался ей похожим на свист сабли. Когда она вспоминала тот эпизод потом, через недели, месяцы и годы, она поняла, что слышала еще, как что-то тихо звякнуло, словно треснувший колокольчик. Внезапно Бахман согнулся пополам и захрипел, пытаясь восстановить дыхание. Она оглянулась. Позади них стояли, ухмыляясь, трое мужчин в черных штанах, белых рубашках и черных шляпах. Тот, что стоял в середине, держал дубинку с зазубренной цепью, и с нее капала кровь. Бахман продолжал хватать ртом воздух. Большая рваная рана на задней стороне его шеи заметно кровоточила. Неужели эти трое стояли позади них все это время? Или они пробились к Бахману сквозь толпу? Ройя целую вечность растирала ему спину и кричала, звала его по имени. Наконец Бахман выпрямился, было заметно, что движение дается ему с огромным усилием. Его лицо исказилось от боли. Красное пятно расползалось по его воротнику и спинке рубашки.

– Это просто маленькое предупреждение, господин Аслан, – проговорил мужчина с дубинкой. – Не надо распространять так много ерунды. Нехорошо.

Ройе хотелось броситься на него, расцарапать ему лицо. Она хотела найти полицию, потребовать, чтобы этих негодяев арестовали, заковали в наручники, утащили прочь отсюда.

– Если хочешь знать мое мнение, этот ваш Национальный фронт поддержки Мосаддыка – полная фигня. И все вы ничтожества. Без вас стране будет лучше. – Мужчина с дубинкой говорил лениво, со скучающим видом.

Бахман дотронулся до своей раны и удивленно посмотрел на испачканную кровью ладонь. Другой рукой он потянул Ройю за собой и, не говоря ни слова, протиснулся мимо этих мужчин, мимо баррикады. Он увел девушку с площади.

В тихом, безопасном переулке Бахман остановился.

– Все в порядке, Ройя-джан? Ты не испугалась?

– Бахман, тебе срочно нужно к доктору.

– Прости, я виноват. Мне не надо было приводить тебя туда. – Окровавленная рубашка прилипла к его спине. С шеи капала кровь.

– Я отведу тебя в больницу.

– Нет. Позволь мне проводить тебя до дома.

– У тебя большая рана. Ее нужно зашить. Мы должны сообщить об этом в полицию.

Глаза Бахмана наполнились слезами.

– Они и есть полиция.

– Что?

– Они работают на шаха.

Тут к ним подбежал высокий парень с щегольскими усами, по виду их ровесник. Еле отдышавшись, он заговорил:

– Я видел, что случилось, Бахман-джан. Я видел все. Какие плебеи. Подонки неграмотные. Не понимаю, как слуги шаха могут нанимать таких мерзавцев. Ну вообще-то понимаю, и ты тоже понимаешь. Здравствуйте, ханум, извините меня за плохие манеры, – обратился он к Ройе, приподняв шляпу. – Я – Джахангир. Рад познакомиться.

Джахангир, в модной дорогой жилетке и бежевой рубашке, был одет словно для званого обеда, а не для демонстрации.

– Ройя. Рада познакомиться, – пробормотала она.

– Enchante. – Джахангир снова дотронулся до шляпы. Ройя никогда не слышала такого слова. – Ройя-ханум, вы сможете пойти дальше одна? Мне нужно отвести этого парня к доктору. У него нехорошая рана. Я уверен, что вы согласитесь со мной. – Джахангир дотронулся до руки Бахмана, стараясь не запачкаться кровью, и выставил вперед одну ногу, словно позируя фотографу.

– Я тоже пойду с ним в больницу, – заявила Ройя.

– Кто говорит про больницу? Я отведу его в клинику моего отца.

– О. Но я могу…