Ильич - Сергей Волков

Поэтому Афганец просто пошёл по улице между домами к дороге, выводящей из кишлака. Он старался держаться в тени и наступал очень аккуратно, чтобы не споткнуться и не упасть. Падение означало звон цепи – и всё: залают собаки, и на плоских крышах домов возникнут серые тени с автоматами. Кишлак Нанг-бобо, как и большинство «независимых» поселений в Афганистане, имел свой отряд самообороны, несущий караульную службу круглые сутки.

Дорога, днём белая от пыли, ночь слабо фосфоресцировала, уводя по-над обрывистым склоном вверх, к межгорной седловине. Идти по ней было нельзя – заметят из кишлака. Поэтому Афганец свернул и вдоль скал спустился вниз, к реке. Какое-то время он брёл по тропе, вьющейся среди камней вдоль потока, а когда отошёл от кишлака на пару километров, повернул и двинулся через пологий склон невероятно огромной, космической какой-то горы.

– Я всю ночь шёл. Ноги разбил. Там, сука, камни везде. Вообще везде, понял? Солнце встало, прямо в глаза. Я дырку нашёл, камни туда покидал – змей боялся. Залез, уснул. Днём проснулся – жарко, пить охота. Вылез – горы фиолетовые, земля рыжая, камни белые, трава жёлтая. Как картина в музее. И я в картине, сука. Голова кружится, руку дёргает… Встал и пошёл. Чувствую – сдохну сейчас опять. Лёг. Отрубился. Очнулся, когда камни остывать начали. Встал, пошёл. И всё, понял – обратно надо идти. Там хоть воду давали, пожрать. А тут я просто сдохну, и никто не найдёт. И лиса ещё эта…

Он на самом деле решил вернуться в кишлак к Нанг-бобо и клыкастой пасти Парвиза. Его сильно напугала ободранная, пыльная какая-то лиса, а скорее всего шакал, который появился словно бы из дневного зноя и теперь постоянно держался рядом, на небольшом отдалении. Афганец понял – зверь ждёт, когда он умрёт, чтобы поесть.

Наступила вторая ночь в горах. Нужно было идти, идти пока нет страшного дневного жара, пока камни приятно прохладные, и от них не пышет, как от мартеновской печи. Но сил у Афганца не осталось. Он вставал, проходил несколько десятков метров, падал, переворачивался на спину и лежал, считая про себя удары пульса – вначале очень быстрые, а потом замедляющиеся почти до полной остановки сердца.

Он не видел ничего вокруг, ни по сторонам, ни сверху, но в какой-то момент вдруг обнаружил, что небо над головой буквально раскрашено звёздами.

– Они там везде, падла! Вот ни сантиметра нет, чтобы звёзд не было, понял? Я даже забыл про себя. Лежу и пялюсь такой, как пацан. Красиво, сука! И полоса через все небо белая. Млечный путь, понял? И тут лиса эта… шакал… она как начала выть. Как по покойнику.

Шакалу, видимо, надоело ждать, когда вкусно пахнущего мясом и страхом человека покинут последние силы. И он решил, что правильнее будет ускорить этот процесс. Но поскольку в одиночку справиться с умирающим могло и не получиться, а голод терзал впавший живот шакала сильнее, чем жадность, он призвал на подмогу сородичей.

Шакалий вой разозлил Афганца. Собрав остатки сил, а скорее всего, просто подстёгиваемый гневом, страхом и болью, он начал бросать в зверя камни, пару раз даже попал – и отогнал шакала, а потом пошёл вниз по склону, выкрикивая ругательства.

– Я, сука, иду и ору: «Вы все пидорасы, чтоб вы сдохли, твари! » И тут рассвет, опять это солнце. А я уже другой человек стал, понял? Ночью я умер, сука… И теперь мне все пох. Не пашет, не колышит. Вообще!

К десяти утра Афганец добрался до дороги, по которой медленно ползла пропылённая колонна – БТР, десяток бортовых «Уралов», два бензовоза и замыкающей «маталыга», то бишь бронетягач «МТ-ЛБ».

Афганец не удивился и не обрадовался. Он просто пошёл наперерез колонне и остановился только тогда, когда с головного БТР по странному духу, идущему прямо под колеса, начали стрелять на поражение.

– Не попали, суки. Я на дорогу сел, руками машу. А они ссат подойти, показывают – уходи, падла. И я тогда лёг. Прямо посреди дороги. Чтобы не объехали. И тогда они слезли с брони и подошли. Ты кто, спрашивают. А я не могу ответить. Смеюсь только и на цепь показываю. Она размоталась и в пыли лежит, сука. Как змея из железа…

В конечном итоге Афганца подобрали, расковали, дали воды, расспросили и привезли в военный городок рядом с Кундузом, в штаб 149-ого гвардейского мотострелкового полка. Там его данные записали, переодели, помыли, определили в полковой медпункт, и начальник особого отдела отправил запрос по рядовому Андрею Полякову в штаб 40-вой армии.

– Ну и всё, – Афганец скалил в улыбке прокуренные зубы. – Отъелся я, рука подзажила. А потом комиссия. Полкан такой кричит мне: «Чё, сынок, ты снова в строю. Горишь желанием выполнить интернациональный долг? Мы тебя к званию сержанта представили и медали «ЗБЗ». А я ему, суке усатой: «Да пошёл ты на хер, чма кусок! » Мне ж пох, я ж умер там… В горах. Короче, комиссовали меня в итоге, по дурке. Майор из больнички написал: «органическое повреждение ЦНС». Короче, с башкой что-то типа. Но я думаю, они поняли там, что служить в их этой армии я больше не стану да и всё. И отправили меня домой, падла…

Домой – это означало в Средневолжск. Медаль «За боевые заслуги» Афганец все таки получил и оказался первым награждённым на той войне из всех средневолжцев. За это его пригласили в горком, пожали руку, предложили работу в райкоме комсомола и выделили однокомнатную квартиру в новом доме на «Тридцатке», то есть на Тридцатом квартале. Это был восемьдесят седьмой год, Серый как раз собирался в армию. Сейчас на дворе был девяносто второй, Афганец разменял четвёртый десяток и выглядел так, словно ему уже было под пятьдесят.

Афганские горы вытянули из его и без того не очень крепкого тела все здоровье, рыжий шакал со впалыми боками выпил душу, а водка довершила разгром, превратив Афганца в ходячего мертвеца. Серый не любил, боялся и ненавидел его, но при этом жалел и считал кем-то вроде дяди или старшего брата, хотя жалеть было не за что, а по факту Афганец приходился ему отчимом.

Пока Афганец ходил в героях, а Серый был в армии, его мать умудрилась сойтись с «героем Кандагара», выйти за него замуж, пожить год семейной жизнью, со скандалом развестись и уехать к первому мужу, отцу Серого, на Кубань.