У нас была Великая Эпоха - Эдуард Лимонов

Все эти дела давно минувших дней интересны сливом воедино различных кровей, распределением народа по территории России и результатом, то есть поглядеть можно, из каких групп населения что же получается. Безусловно, в должный срок все умирают. Однако, как видим, крестьянин Иван родил Ивана, который уже был бухгалтером. Налицо социальный сдвиг. Бабка Вера «очень хотела стать барыней, да революция помешала», – высмеивала ее позднее невестка Раиса. Иван Иваныч неплохо зарабатывал и успел купить хороший дом в городе Лиски, недалеко от Боброва. В половине его до сих пор живет бабушка Вера. Было куплено и столовое серебро. Невестка, не любившая мать мужа, рассказывала также, что бабка всегда любила вкусненько поесть, одеться и относилась к жизни легко. «Бог даст день – Бог даст пищу» – было бабкиной любимой поговоркой, так сказать, ее жизненным кредо.

На одной из семейных фотографий, помнит внук, две сестры: Вера и Паня (очевидно, Паня было производным от Прасковьи… Бабушка присылала внуку ласковые открытки, начинавшиеся «Эдинька, радость, прелесть и пончик! », но внук так никогда и не сподобился повидать ее)… в каких-то темных мехах вокруг шей и в меховых шапках – выглядят чопорно и мидлклассово. Когда сделан фотоснимок – неизвестно.

Вера и Иван произвели на свет дочь Алю (очевидно, Алевтину) и двух сыновей: Вениамина и Юрия, погибшего в возрасте 19 лет. На дядю Юрия этого, развивавшего тело с помощью гирь, и был похож, как утверждает отец, в соответствующем юном возрасте Эдуард. (И по характеру тоже. Глядя в зеркало, дядя воскликнул однажды: «Ах, какой же я красивенький! ») Брошенный защищать Родину, судя по нескольким злым замечаниям Вениамина Савенко, с недостаточным запасом боеприпасов, зеленый, необстрелянный дядя Юра погиб вместе с толпой таких же юных солдатиков в поле под Псковом, перепаханном немецкой артиллерией и авиацией. Опять-таки, как и в случае деда Федора, даже и кусочка не удалось найти… Да и кто там в кровавом вареве копался…

Иван Иваныч умер в возрасте тридцати лет от скоротечной чахотки. Был он убран болезнью с лица земли всего лишь в три дня. На третий день больной почувствовал себя лучше, встал, умылся, побрился, походил по дому… Устал как будто. «Что-то мне нехорошо, Вера, я прилягу! » Лег, отвернулся к стене и умер.

У бабушки Пани была дочь Лидия. Вот ее-то племянник Эдик посетил во вполне зрелом возрасте 21 года в городе Рига. Лидия сделалась адвокатом и родила дочь Ларису. На племянника тетка произвела впечатление женщины истеричной и чрезвычайно несчастливой. У Али от мужа-слесаря (семья дружно презирала слесаря. И невестка Рая, и бабка в этом случае сходились во мнениях, называя слесаря «замухрышкой», «деповским замухраем») родился сын Юрий. В конце пятидесятых он приезжал в Харьков к двоюродному брату. Был он низкорослый, испуганный и провинциальный. Позднее он, утверждают, вырос и стал вполне приличным плодовитым отцом семейства. Мир и процветание его дому.

Существовал еще секретный дядя Антон. Упоминался этот Антон всего несколько раз. Сказано было лаконично (не ему, о нет, не сыну), что Антон «был раскулачен». Но был ли он жив или давно умер, было неизвестно из сообщения. Отцу и матери мальчишки, по всей вероятности, была известна дядина судьба. Был ли дядя Антон братом Веры и Пани или же братом Ивана Ивановича? Был ли это Антон Иванович Савенко или Антон Борисенко? Дядя Антон мог повредить или повредил отцовской военной карьере или продвижению его по службе в войсках НКВД? У поколения Раисы и Вениамина было множество секретов.

Его еще не было, а уже произошло столько событий и столько людей уже разнообразно передвинулись по территории страны, чтобы он появился. Столько мужчин и женщин уже любило друг друга, чтобы он существовал. И уже жили секреты – мелкие, средние, крупные. Например, история с хинином и малярией. Близорукость в нем обнаружили много позднее, уже в Харькове. Обнаружение близорукости связано со школой. Именно когда он пошел в школу, мать сказала ему: «Когда я ходила беременная тобой, Эдик, я болела малярией и меня морили хинином». Влияет ли хинин, глотаемый матерью, на зрение младенца, находящегося во чреве матери, автору неизвестно. Но то, что хинин принимался как средство искусственного прекращения беременности, ему известно. Может быть, оба родителя или один из них не желали его появления на свет? О нет, он ни в коем случае не собирается винить родителей ни в близорукости своей, ни в попытках оборвать его жизнь (если его подозрения оправданны) в зародышевом еще виде. Он далек от фрейдистских объяснений поведения взрослого человека вниманием или нелюбовью, оказанными ему в детстве родителями. Человек сам по себе и в значительной степени выбирает свое поведение, твердо верит автор, но «прайвит детектив» в нем не унимается. Секреты, секретные дяди, темные периоды жизни родителей – вот что ему подавай. Однако то обстоятельство, что оба его деда родились в крестьянских семьях, ему улыбается. Получается, что он от земли-матушки, кормилицы (эти ласковые прозвища земли ему нравятся, несмотря на фольклорную банальность их) всего через одно поколение отстоит. Может, поэтому в нем, потомке волжских и воронежских крестьян, куда меньше саморазрушительной нервности, чем в потомственных интеллигентах? Беспокойство передается по наследству?

Эпоха заставляла Вениамина и Раю скрывать «раскулаченного» дядю и «сумасшедшего» брата. И именно она заставляла мать и отца упрямо твердить: «Мы русские, мы русские…», в то время как в свидетельстве о рождении, полученном их сыном вторично (уже в городе Париже), четко записана национальность отца – «украинец», а матери – «русская», да. Может быть, именно поэтому не хотят они до сих пор никаких осетинских царских офицеров в предки, не берут, отказываются. Мать пишет, что бабка Вера «наплела тебе черт знает что (она, должно быть, еще в ту пору чокнутая была). А ты все ее бредни принял за чистую монету». Бабка в свое время произвела на пятнадцатилетнего мальчишку впечатление энергичной и совсем неглупой бабки. И то, что она «все мечтала быть барыней, да только это были одни мечты, барыни-то из нее и не вышло», внуку откровенно нравится. Бабка была, кажется, наделена куда более сильным темпераментом, чем другие кровники, и желала из ряда вон выходящих вещей. Внук, может быть, образовался из отдельных деталей, унаследованных от нескольких личностей: из хулиганской татуировки мамы, из мечты бабки стать барыней (подняться по социальной лестнице), из дядиюриных гирь и его этого совершенно нарциссически-наивного «Ах, какой я красивенький! » плюс одинокий полубрат Борис с ружьем и пчелами.

Единственный приезд бабки на Поперечную, 22, в Харькове вспоминается внуком с некоторым трудом. Ввиду дистанции в тридцать лет. Напрягшись, можно, однако, вспомнить востроносенькую бодрую худую бабку в платье в мелкий горошек, платок был завязан сзади таким образом, что на затылке торчали два уголка. Бабка привезла ему красный заводной мотоцикл с коляской и пакет вареных раков. Выгрузив красные гостинцы из чемодана, бабка обнаружила, что внук – здоровый лоб, и, может быть, ему следовало бы подарить уже пачку презервативов. (Фу, какая грубая шутка…) Внук насмешливо покосился на бабку, мать не преминула (старая вражда: «Она продала полдома и не дала сыну ни копейки! ») уколоть свекровь: «Да вы спятили, бабушка, Эдик-то большой совсем парень! Поздно ему с игрушечным-то мотоциклом возиться…» Оплошность была, однако, скоро забыта, и он с большим интересом принялся за наблюдение над первым в его жизни живым родственником. (Все это в одной комнате. ) …Объединила его с бабкой общая их любовь к чаю. Сидя друг против друга за большим круглым столом в центре комнаты, они чинно тянули в себя чай и беседовали. Бабка наливала чай в блюдце, сахар – кусочек рафинада – откусывала, а не клала его в чай, за чаепитием забавно отставляла в сторону палец-мизинец. Мать посмеивалась скептически, утверждая, что это барские замашки бабки выходят таким образом на поверхность сегодняшнего дня из прошлого. Мать поглядывала на пару ревниво и с подозрением. «Старый и малый» – назывались бабка Вера и Эдик.