Фыва-пролдже - Галина Воронова

Она сокрушенно вздохнула и вдруг в пол голоса сама себе спокойно ответила:

– Значит могла, оставь ты ее, не обращай внимания, ты же знаешь – «каждому свое» – такое, значит, ее счастье…

Она не знала, с каких пор этот другой голос поселился в ней, невозмутимо, настойчиво, терпеливо примиряя ее с действительностью. Как правило, это ему легко удавалось. Но сегодня первый громкий голос все никак не унимался! И снова в избушке звучала торопливая, ни чем неотличимая от говора любого местного жителя, речь:

– Нет, вы подумайте только! В трех строках всю-то мою жись она уместила, всю то жись листом газетным накрыла! .. Ой-е-ой! ..

Трудно было представить, что когда-то эта старая женщина говорила иначе. Все же, в конце концов, деревня приняла ее. Но своей для людей она так и не стала, да и не стремилась к этому, одиночество ее не тяготило. Ведь общий говор не означает еще общего языка. Гораздо легче удавалось ей находить взаимопонимание с домом, со всем, что в нем содержалось и конечно с тем, что его окружало. И этот день не был исключением.

Внезапно старушка замерла. В лице ее произошли явные перемены. Гневные морщинки расправились. Голос стал прежним, молодым не тутошним. Сама она как будто и не почувствовала этого. Так случалось иногда – ее сознание соскакивало… Она проходила сквозь себя, словно пересекала границу зеркального отражения, и ее жизнь легко шагала ей на встречу прямо из глубины памяти, которая и сейчас в одно мгновение ухватила, забрала, отгородила ее и от глупой газеты, и горе-корреспондентки… и даже скисшего нынче ночью крапивного супа… Все вдруг отступило, улетучилось… И тот другой ее голос замолк…

Женщина медленно опустилась на стул у окна, нежно провела ладонью по бревенчатым стенам…

– А как я бежала тогда! ?. Как в пещере хоронилась! . Впрочем, тебе ли знать, ты ведь был совсем другим… – Неизвестно к кому обратилась она, но ее дом притих, будто прислушался…

***

Иринка была девчонкой веселой, легкой на подъем. Ее вечно оживленное лицо не портили даже очки. Она носила их лет с шести – детский грипп окончился осложнением и близорукостью. Но это, казалось, ничуть не исказило ее отзывчивого, источающего энергию характера. С готовностью откликалась она на любые идеи и предложения, без конца, участвуя и участвуя – во всех мероприятиях подряд – в собраниях, огоньках, обсуждениях. Выполняла порученное, прочитывала рекомендованное. Всегда на подхвате, «Пионер всегда готов! » Одним словом – активистка. На хорошем счету у педагогов, знакомых, соседей. О ней говорили: «Ну, за Иру-то мы спокойны, такая свое место в жизни найдет! »

…Никто и не догадывался, как часто в душе она скучала. Стоило ей только остаться одной, от внешней кутерьмы не оставалось и следа. Ни мысли, ни чувства. . Словно пустая оболочка, часами сидела она на постели в своей комнате, тупо глядя в одну точку, не думая ни о чем, пока очередной звонок не выводил ее из этого бессмысленного состояния. С готовностью обретала она новый смысл и начинала действовать.

Лишь однажды лет в тринадцать посетил ее собственный личный изнутри идущий посыл, не трудно догадаться, что связан он был с романтической привязанностью. Неожиданно для нее самой, прямо на уроке математики, посреди иксов и игреков, вместо знака равенства, поперек упорядочивающих действительность клеточек школьной тетради ее смутное волнение излилось в несколько экзальтированных, по-девичьи восторженных строк!

Это первое, несмелое проявление собственной личности стало и последним. Не имея привычки к самостоятельным переживаниям она, конечно, предала плод своего нечаянного вдохновения суду окружающих… И ее душа, робко пытавшаяся поднять голову, привычно обратилась в послушный чужому мнению флюгер.

Сначала с ее виршами ознакомилась одноклассница, так же, кажется, в кого-то влюбленная. Что, несомненно, и определило искреннюю восторженность ее оценки и вселило в Ирину убеждение, что ее четверостишие и, в самом деле, великолепно!

Осмелев, она дерзнула показать произведение куда более взыскательному критику – старшему брату, семнадцатилетнему интеллектуалу, который со всей своей родственной прямотой и беспощадностью сообщил ей, что ее «шедевр», мягко говоря, сырой, малограмотный по форме, да к тому же еще и глупый, отвратительно слащавый по содержанию. Пристыженная Ирина тотчас осознала всю безосновательность, нелепость своих жалких потуг. Терзаемая неодолимым стыдом, на сотню маленьких частиц разорвала она свой позор, бросила его в унитаз и смыла его вместе с первой робкой влюбленностью.

Те стихи были действительно не ловки, но все же в них заключалось искреннее чувство, которое потонуло во мнениях, захлебнулось в них и намертво заглохло… С тех пор муза Ирину не посещала.

И впредь подчиняясь правилам шумной, суетливой городской жизни (а другая ей была не ведома), себя Ирина в ней так и не обнаружила.

Кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не случай.

Что такое случай в нашей жизни? . Что он определяет? Все или ничего? . Стоит ли на него полагаться? Быть может случай – это лишь очевидный результат скрытых закономерностей?

Для Ирочки все было предопределено, все шло, как пописанному, своим чередом: школьный аттестат, высшее образование, добротная работа, одобренный родней муж, пара детишек в комплекте, трудовые будни, праздники на кухне, поощрения, культурный отдых, внуки, пенсия – отдых так сказать заслуженный… старческие недомогания… холодное, городское кладбище… заглушающий скорбные речи, выдувающий слезы, промозглый ветер… Зарастающий травой, все реже год от года навещаемый холмик… один среди множества других…

Так, наверное, суждено было быть… Но кто это может знать?

Ирине было пятнадцать. Благополучно закончился девятый класс. Знакомые разъехались на лето кто куда. Город опустел. И она совершенно не знала чем занять себя на каникулах.

И тут весьма кстати двоюродный брат ее матери – музейный работник, профессор истории, краевед, этнограф и фанатичный собиратель древностей – приглашает Ирочку в научную экспедицию вместо неожиданно выбывшего из строя младшего помощника. Ирина с готовностью ухватилась за подвернувшуюся ей возможность скоротать бездельные летние деньки!

Никто и предположить не мог, что поездка эта перевернет, предопределит всю ее последующую жизнь…

Группа намеревалась совершить экскурс по отдаленным деревням, собирая экспонаты, касающиеся прежнего, дореволюционного быта. Времена стояли глубоко советские, социалистические, от жизни при царе, остались лишь рассыпанные по чердакам да сараям обломки. По крупицам приходилось воссоздавать все, что давно уже считалось невозвратной стариной, и ценилось гораздо меньше, душистого земляничного мыла и вафельных полотенец – на которые выменивали свои трофеи ученые. Иные сознательные селяне и вовсе ни за что, просто так отдавали не нужные им в хозяйстве предметы: самовары, канделябры, чугунки, утюги, керосиновые лампы, горшки, туеса, деревянные игрушки и прочее, когда-то служившее людям, нынче же совершенно бесполезное добро.

День за днем, двор за двором, селенье за селеньем пополняли музейную коллекцию экспедиторы, на многие годы вперед, обеспечивая работой своих архивариусов и реставраторов.

Иногда случались поразительные вещи. Однажды с дровяника им достали иссохшую, потемневшую от времени икону, сообщив, между прочим, что это последняя из расщепленных уже на растопку – пропитанная маслом древесина больно хорошо огнем схватывалась! . Тихвинская Богоматерь оказалась уникальным творением неизвестного иконописца аж, шестнадцатого века! Сердце Ирки непонятно щемило, когда она пыталась представить себе, что же во всех этих сараях еще могло храниться, а что уж безвозвратно потеряно, исчезло, обратилось в дым…

…Между тем простота и незамысловатость сельской жизни, яркий, прозрачный, не приглушенный городским смоком свет и цвет окружающей природы, чистый воздух, безграничный простор, большие и малые животные, являвшиеся неотъемлемой частью здешнего по библейски гармоничного, налаженного быта, равно как и сокровища, которыми он был наводнен (а именно так, словно к бесценным кладам, относились к находкам музейные энтузиасты) – стали для городского подростка откровением, разбудили воображение, очаровали. В окружении людей всецело поглощенных собственными изысканиями, невольно заражаясь их увлеченностью, она одновременно с этим впервые в жизни на столь долгое время оказалась предоставлена самой себе, тогда как ум ее получал столько новых, не похожих ни на что былое впечатлений! . И вакуум ее души чудесным образом заполнился.