Безутешная плоть - Цици Дангарембга

Глава 4

Переезд к вдове оказался большой ошибкой. Когда ты заезжаешь, в комнате пахнет еще хуже, чем раньше.

Миссис Маньянга вьется вокруг тебя. Заметив твой сморщившийся нос, она восклицает:

– Да, мисс Сигауке, ваш бог благоволит вам. Теперь вы дома. Какое великое для меня, бедной вдовы, благо оказать кому-то такую милость!

Из течи на крыше залило матрас, грибок пухом покрыл ткань и потолок. Неужели хозяйка не видит?

– Теперь все миленькое, свеженькое. – И, заведя руку за вешалку, она снимает несколько нитей паутины. – Там была такая маленькая дырочка, вроде той, что тут на крыше. Просто из-за ветра слегка отошла плитка, но решив, что кто-то будет здесь спать, я, как видите, все починила. – Вдова стряхивает с рук пыль. – Знаете, мисс Сигауке, я все еще ищу девушку. Скромную девушку, которая могла бы помогать мне по дому. Там, в моем доме. Единственное место, где мне нужна чья-то помощь. Здесь я проветрила комнату. С тех пор как вы зашли в эту дверь, окна были открыты каждый день. И я сама каждый вечер приходила их закрывать, потому что, понимаете, когда у вас есть что-то хорошее, люди только и думают, как бы все украсть.

Хозяйка с гордостью извещает тебя, что снимала атласные занавески и стирала их собственными руками.

– Видите ли, Бог благ. Я вдова, и сыновья мои разъехались. Но мне дается столько сил. Не для себя, для других. Бог по-прежнему одаряет меня силой!

Ты не можешь понять, радоваться или нет тому, что после ее ухода остаешься одна.

– Мваканака, Мамбо Джизу, – слышишь ты, как напевает вдова, идя по двору к своему дому.

Раскладывая вещи по грязным ящикам, ты клянешься, что, когда придет время уезжать, ты не пойдешь по вдовьей дорожке, как пришла – ни с чем.

* * *

Основное время ты проводишь, сидя на кровати и размышляя об очередном просчете, думая о том, как уже ненавидишь свою комнату. Правда, иногда прикидываешь, как можно подавить растущее ощущение рока. На случай, если вдова спросит, ты стараешься изобрести правдоподобное объяснение тому, что не ходишь на работу, которая, как ты заявила, у тебя есть. Трое соседей не прибавляют тебе уверенности в собственных силах. У всех у них есть работа. Лучше не сходиться. Под этим ты понимаешь, что шапочно знакомиться не стоит. Ты выдумываешь способы не сталкиваться с ними, особенно с мужчиной из соседней комнаты, который меняет девушек чаще, чем трусы. Тихая женщина встает первой, обычно до петухов, чтобы ей хватило горячей воды. Долго моется. За ней идет крупная женщина. Мужчина в главной комнате встает последним, потому что у него собственная ванная. Сборы тебя будят; когда они уходят, торопясь на автобус, ты больше не можешь заснуть, потому что думаешь об их конторах, договорах и зарплатах.

Изредка ты осмеливаешься выйти подышать воздухом в сад или посидеть на пеньке – спиленной жакаранде у ворот. У ворот ты превозмогаешь себя. Вдруг деревенское воспитание становится преимуществом.

– Привет, как прошел день? Как вообще, как там, откуда вы идете? – приветствуешь ты прохожих.

Ты так редко говоришь, что пугаешься звука собственного голоса, и поэтому не улыбаешься. Люди тоже не улыбаются. Иногда не отвечают.

Раз в неделю ты ходишь за покупками в крошечный супермаркет, имеющий такой же аховый вид, как и ты. Выйдя со двора, ты стараешься придать походке пружинистости, чтобы идти, как женщина, у которой на дне сумки туча долларовых банкнот. В магазине это притворство тебя душит, как будто ты надела слишком тугой корсет. Сделав покупки, ты не хочешь выходить на улицу, потому что сумка топорщится от дешевых пластиковых бутылок, малюсеньких пакетиков и крошечных коробочек. Растительное масло, глицерин для кожи, свечи на случай отключения электричества, спички – все кричит о твоей бедности.

Ты складываешь запасы в углу кухонного серванта, подальше от продуктов других жильцов. Ты копишь еду точно так же, как сбережения из рекламного агентства, что хранятся на счету одного строительного общества, по принципу «меньше значит больше»: меньше есть значит меньше тратить, в итоге у тебя больше наличных. Больше денег на ежемесячных банковских выписках со счета значит больше времени, чтобы привести в порядок свою жизнь. На завтрак жидкая кукурузная каша, практически несъедобная, так как на вдовьей плите невозможно толком ни варить, ни тушить. На обед ты ту же кашу загущаешь в угали [10 - Распространенное блюдо, каша или пюре на основе кукурузной муки, которое принято есть руками. ]. Чтобы полакомиться, начинаешь таскать листья – пару в день – со вдовьего огорода.

Все остальное время ты сидишь у окна, уставившись мимо когда-то младенчески-розовой, а теперь желтеющей ткани на неаккуратный хозяйкин газон. Когда становится нестерпимо скучно, ты чуть сдвигаешься, чтобы в поле зрения попала плита, которую мистер и миссис Маньянги заложили на месте будущего студенческого поселения. Иногда за бетоном ты видишь призрачный силуэт вдовы, она ходит взад-вперед по гостиной.

Ты беспокоишься, как бы не начать подумывать со всем этим покончить, ведь делать тебе нечего: ни дома, ни работы, ни прочных семейных связей. Такие мысли погружают тебя в болото, пенящееся чувством вины. Тебе не удалось ничегошеньки из себя сделать, но ведь матери, погребенной в нищей деревне, еще тяжелее. Как ты, получив такое образование, можешь думать, что тебе труднее, чем ей? Матери, которая уже и не женщина почти и настолько замордована жизнью, что попыталась опереться на вторую дочь, а ведь той самой нужна опора, после того как она потеряла на войне ногу, а теперь добывает пропитание для двух порождений освободительной борьбы, твоих племянниц, которых ты видела всего раз, когда они едва умели ходить. С дядей, который вмешался и, чтобы оградить тебя от судьбы матери, отправил в школу, произошел несчастный случай. Став инвалидом Независимости, он сидит в кресле-каталке: во время оружейного салюта в ходе первых празднований в него попала шальная пуля, угодившая в тонкую мембрану у позвоночника. Ты заставляешь себя не думать об отце, одна мысль о котором приводит в отчаяние. Единственная, кто мог бы помочь тебе и родным справиться с трудностями, – кузина Ньяша. Но она уехала за границу. Последний раз ты слышала о ней, когда она прислала тебе туфли, слава богу, это было тогда, когда почта еще не столько воровала, сколько переправляла бандероли. Ты не помнишь, чья очередь писать и даже отправила ли ты ей благодарственное письмо.