Тот самый одноклассник - Лара Дивеева

– От тебя пахнет салатом оливье, – посмеиваюсь. – Запах брутального мужчины.

Когда любишь человека, говоришь всякие глупости, которые приходят в голову. Потому что доверяешь ему как себе и не сдерживаешь порывы.

Данила ласкает мою грудь, его бёдра до боли вжимаются в мою спину. Возбуждённое дыхание пропитывает мои волосы теплом. Я пытаюсь повернуться к нему лицом, но он не позволяет. С силой сжимает руки.

Что-то не так.

Не знаю, откуда появляется эта мысль, но она, как разверзнувшаяся под ногами пропасть. Как ледяные кубики за шиворот рубашки.

Что-то не так.

Может, дело в затянувшемся молчании? Обычно Данила как ураган, вечно в движении, полон шуток и музыки. Даже во время секса иногда напевает мелодию. А сейчас молчит, не сказал ни слова. Почему он не позволяет мне обернуться?

Смотрю вниз на его руки, но в темноте почти ничего не видно. Не знаю, что не так, но страх стекает по плечам холодными струями.

Часть меня – душа, наверное? – уже догадалась об обмане, но разум отстаёт, всё ещё расслабленный под влиянием момента, крепкого вина и любимых рук.

Его пальцы водят по моим губам, касаются языка, снова спускаются к груди.

Бёдра. Его бёдра с силой вжимаются в мою спину.

Спираль паники растягивается до предела.

Я знаю, что не так.

Осознание взрывается вспышкой.

Пряжка чужого ремня царапает спину. Громко звякает при движениях.

Пряжка ковбойского ремня.

Данила не смог надеть ремень, он оказался большим и неудобным, и мы оставили его дома. Всю дорогу смеялись над тем, как вот-вот упадут его ковбойские штаны.

На Даниле нет ремня.

Иногда мысли текут слишком медленно, и ты знаешь, что потом будешь клясть и презирать себя за эту задержку.

И тут я слышу далёкий смех Анны Степановны.

– Данька, ты, ей-богу, как ребёнок! – хохочет она. – Тебе в детский сад надо, а ты жениться надумал.

Воздух вырывается из лёгких с хлопком.

Данила с матерью на кухне.

Ласкающие меня руки замирают. Чужие руки. В них я признала жениха, которого должна помнить, чувствовать и любить настолько, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не спутать с другим мужчиной.

Моё тело взрывается бурей гнева, готовясь напасть на обидчика, но уже поздно. С силой толкнув меня к окну, мужчина перемахивает через перила, растворяясь в темноте прихожей. Я еле удерживаюсь на ногах, повиснув на подоконнике в овале серебристого лунного света. Неровном, словно надкусанном тьмой.

С криком «Стой! » отталкиваюсь от пола и прыгаю через несколько ступеней, не касаясь перил. Я одержима разоблачением, но, к сожалению, меня подводит обувь. На повороте каблук цепляется за край ковра, и я лечу вниз, подсчитывая ступени задом.

– Что за… – раздаётся крик Ивана, и ко мне спешат все четверо. Данила с матерью выходят из кухни, на ходу включая свет в коридоре. Данила держит в руках блюдо и столовую ложку, запыхавшаяся Анна Степановна держится за сердце. Иван появляется из гостиной, из неё два выхода, один на кухню, второй в прихожую. Алексей выходит из ванной, вытирая руки о полосатое полотенце.

Я всё ещё падаю, но их появление запечатлевается в памяти, как первая страница детективной истории. Испуг в глазах жениха, рассыпанные овощи на ковре. То, как Данила несётся ко мне, расталкивая братьев. Хмурый взгляд Алексея, скользящий по моему телу в поисках повреждений. Протянутые руки Ивана и крик на его губах.

Анна Степановна прислонилась к стене. Она тяжело дышит и держится за сердце.

– Что ж ты так… – бормочет непонятно кому.

– Мама! – Все, кроме Данилы, бросаются к матери.

– Да в порядке я, лучше займитесь Никой! – ругается она, но братья Данилы поддерживают её с двух сторон. Пряжки ковбойских ремней отсвечивают тусклым металлом.

– Ник, ты в порядке? – Данила нервно меня ощупывает. – Ничего не сломала?

– Нет, только ушибла. Ничего страшного, просто каблук зацепился.

– Ты меня напугала, глупая! – сипло выдыхает он, прижимая меня к груди. – Почему не включила свет?

Иван пробует выключатель в прихожей и хмуро смотрит на лампочку.

– Перегорела, – бурчит. На минуту исчезает на кухне и, вернувшись, меняет на новую.

Я морщусь от слишком яркого света.

– Надо было меня позвать или хотя бы включить свет в коридоре. – Данила смотрит на лестницу, где валяются туфли на высоких каблуках. – Говорил же, возьми с собой тапочки, а не эти ходули.

Он злится от испуга, от волнения. С силой сжимает мои плечи.

Пользуясь моментом, провожу рукой по его поясу, хотя и так знаю, что ремня на нём нет.

Шок находит на меня холодными волнами.

Алексей идёт к лестнице, но я сижу на его пути. Не замедляя шага, он прыгает через перила и поднимается наверх, по пути осматривая ковёр.

– На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.

Он прыгает обратно.

Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Ещё не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики. Алексей Резник с лёгкостью прыгает через перила.

– Ты у меня попрыгай! – ворчит Анна Степановна, всё ещё держась за сердце. – Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтёрли ковёр.

Иван качает головой и нервно усмехается.

– Твоё падение сотрясло весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой! » я ещё не слышал.

Не «Ой! », а «Стой! », и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.

Иногда, чтобы твоя жизнь изменилась, достаточно секунды. Секунды длиной в молчание.

Я должна выкрикнуть правду прямо сейчас, обвинить братьев Данилы и защитить себя. Но секунды растягиваются вязкой массой, сотни мыслей встают на пути правды, и я молчу. Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу. Если я сейчас расскажу о случившемся, Данила разозлится и набросится на братьев. Начнётся драка. Ничем хорошим это не закончится. Анне Степановне станет плохо, и я боюсь последствий. Их семья срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.