Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой - Кормак Маккарти

III

Ехали весь день – сначала по низким холмам, потом по плато на столовой горе. Миновали те места, где собирали лошадей, и оказались там, куда попали четыре месяца назад, переправившись через реку. Привал сделали возле ручья и, усевшись на корточки вокруг холодного кострища, перекусили фасолью и тортильями на газетке. Джон-Грейди подумал, что, возможно, эти тортильи испечены на асьенде. Газета издавалась в Монклове. Он ел медленно, потому что мешали наручники, и запивал еду из жестяной кружки, которую можно было наполнять только наполовину – иначе вода начинала вытекать через дырку у отошедшей ручки. Внутренняя часть наручников успела протереться, из-под никелированного покрытия проступало меднение. Его запястья уже сделались бледно-зеленого оттенка. Он ел и смотрел на Ролинса, который сидел чуть поодаль, отвернувшись. Потом все немного поспали под тополями, выпили еще воды, доверху наполнили фляжки и продолжили путь.

В этих местах было заметно теплее, чем на асьенде, и акация цвела вовсю. В горах недавно прошли дожди, и трава в долинах ярко зеленела даже в наступавших сумерках. Время от времени мексиканцы обменивались замечаниями насчет того, что видели в пути, но с американцами в разговоры не вступали. Багровое солнце село в облака, наступил вечер, а они все ехали и ехали. Мексиканцы давно зачехлили карабины и сидели в седлах чуть ссутулившись, глядя перед собой. Часов в десять наконец сделали привал – мексиканцы спешились, велели арестованным сесть на землю среди ржавых консервных банок и головешек от костров, а сами развели огонь и поставили на него синий эмалированный кофейник и такой же котелок. На ужин пили кофе и ели рагу из каких-то волокнистых клубней с кусочками неведомого мяса. Мясо было жестким, а подлива кислой.

На ночь арестантов не только оставили в наручниках, но и приковали к стременам их седел. Всю ночь Джон-Грейди и Ролинс дрожали от холода, тщетно пытаясь согреться под одним тонким одеялом. С восходом солнца путешествие продолжилось, и арестованные были только рады, что ночевка позади.

Переход занял три дня, и наконец Джон-Грейди и Ролинс оказались в уже знакомом им городке Энкантаде. Их усадили на чугунной скамейке аламеды [85 - Бульвара (исп. ). ], а чуть поодаль встали двое конвоиров с винтовками. Вскоре вокруг собралось с десяток ребятишек, которые топтались в пыли и глазели на незнакомцев. Среди детей были две девочки лет двенадцати, которые, когда арестованные посмотрели на них, стали прятать глаза и смущенно теребить подолы платьиц. Джон-Грейди окликнул девочек и спросил, не могут ли они достать сигарет.

Конвоиры угрюмо на него покосились, но он знаками показал, что хочет курить, и девочки дружно повернулись и побежали по улице. Прочие дети остались стоять, где стояли.

Бабник всегда бабник, усмехнулся Ролинс.

Разве ты не хотел бы покурить?

Ролинс сплюнул между расставленных ног, потом посмотрел на Джона-Грейди:

Ничего тебе тут не обломится.

Может, поспорим?

На что?

На сигарету.

Как же ты, интересно, собираешься спорить на сигарету, приятель, когда у тебя ее нет?

Давай поспорим на те сигареты, которые они нам принесут. Если они достанут две сигареты, тогда я возьму и твою. Идет?

А если они ничего не принесут? Что ты мне тогда дашь?

Тогда я дам тебе по шее.

Знаешь, если уж заварилась каша, то лучше не тратить время на дурацкие подначки, а думать, как ее расхлебывать. Понять хотя бы, с чего все началось!

То есть ты, выходит, предлагаешь поднапрячься, вспомнить, кто наломал дров, и со спокойной душой свалить все на дорогого друга?

Ролинс промолчал.

Ладно, кончай дуться как мышь на крупу. Давай разберемся, что к чему.

Давай. Когда тебя брали, ты их о чем-нибудь спросил?

Нет, а что толку?

Понятно. Значит, ты решил, что вопросы – лишняя трата времени?

Ну да. А ты это к чему?

К тому, что ты небось не попросил их разбудить хозяина, так?

Так. А ты?

А я попросил.

И что они?

На это их главный сказал, что хозяин не спит, и добавил, что он давно потерял сон. А остальные захохотали.

Думаешь, это все Роча?

А кто же?

Не знаю. Но если это он, то, наверное, кто-то ему про нас наврал с три короба.

Или, наоборот, рассказал правду.

Джон-Грейди уставился на свои руки.

Тебе будет легче, если я признаю себя сукиным сыном и негодяем? – наконец спросил он.

Я этого не говорил.

Повисло тяжелое молчание. Джон-Грейди поднял глаза на Ролинса:

Нельзя вернуться в прошлое и начать все сначала, но и слезами горю не поможешь. И вообще, если даже я ткну пальцем в кого-то другого, лично мне от этого легче не станет.

Мне тоже. Но я сколько раз пытался вразумить тебя, говорил, что ты не прав. От тебя все отскакивало, как от стенки горох. А иногда не мешает прислушаться к голосу рассудка.

Наверное. Но есть вещи, где рассудок ни при чем. Короче, я тот самый Джон-Грейди, с которым ты тогда переплыл реку. Много чего с тех пор случилось, но я не изменился, имей в виду. И я знаю одно: ты мой друг и я тебя не брошу. Я никогда не обещал тебе за рекой райской жизни. Я вообще не давал гарантий, что ты не помрешь. Но и от тебя я гарантий не требовал. Просто я не из тех, кто держится только до тех пор, пока его все устраивает. Либо ты идешь до конца, либо ты говоришь «пас». Но я ни за что не бросил бы тебя, чего бы ты там ни натворил. Вот что я хотел тебе сказать, и больше мне прибавить нечего.

Я тебя не бросал, отозвался Ролинс.

Вот и отлично.

Вернулись девочки. Та, что повыше, подняла руку, и они увидели две сигареты.

Джон-Грейди посмотрел на конвоиров. Увидев сигареты, те жестами показали девочкам, что можно подойти. Девочки подошли к Джону-Грейди и Ролинсу и передали сигареты и несколько деревянных спичек.

Muy amable [86 - Вы очень любезны. Большое спасибо (исп. ). ], сказал Джон-Грейди. Muchas gracias.