Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой - Кормак Маккарти

Мой отец похоронен примерно в двухстах шагах от того места, где мы с тобой сидим. Я часто хожу на его могилу и разговариваю с ним. Я говорю с ним так, как никогда не говорила при жизни. Он сделал меня изгнанницей в моей же стране, хотя это вовсе не входило в его намерения. Когда я родилась в этом доме, наша библиотека была набита книгами на пяти языках, и как только я поняла, что для меня как женщины мексиканское общество во многом закрыто, я с жадностью ухватилась за вторую, вымышленную жизнь. В пять лет я уже выучилась читать, и никто с той поры в этом доме не отбирал у меня книг. Никто и никогда! Отец послал меня учиться в лучшие школы Европы. И несмотря на свою властность и строгость, он оказался в этом отношении самым опасным вольнодумцем. Ты говорил о моих разочарованиях. Да, они были, и это только сделало меня более безрассудной. Моя внучатая племянница – мое единственное будущее, и там, где речь заходит о ее счастье и благополучии, я готова поставить на карту все. Не исключено, что жизни, которой я желаю для нее, уже не существует, но все же мне известно то, о чем она не подозревает. Я знаю, например, что нам нечего терять. В январе мне исполнится семьдесят три. Я знала очень многих людей, но лишь считаные единицы вели жизнь, которая бы их удовлетворяла. Я очень хотела бы, чтобы моя племянница имела возможность вступить совсем не в такой брак, которого от нее ждет – и требует – ее окружение. В ее случае я не смирюсь с традиционным мексиканским браком. Опять же, я знаю то, о чем она не подозревает. А именно – в этой жизни нам нечего терять. Не могу предсказать, в каком мире она будет жить, и у меня нет твердых представлений насчет того, как именно надлежит жить, но очевидно одно: если она не научится ценить истинное больше, чем выгодное, то очень скоро окажется, что ей все равно, живет она или нет. Причем учти, под истинным я вовсе не имею в виду добродетельное. Наверное, ты решил, что я не одобрила ваш роман, потому что ты слишком юн, необразован и из другой страны? Ничего подобного! Я не жалела усилий, чтобы открыть Алехандре глаза на пустоту и самодовольство многих ее воздыхателей, и мы с ней давно вынашивали мечту, что рано или поздно ей выпадет шанс избавиться от всех этих тщеславных пустозвонов, претендующих на ее руку и сердце. Мы не знали, какое обличье примет этот шанс, но верили в него. Впрочем, я говорила тебе об упрямстве и своеволии, присущих женщинам нашего рода. Я прекрасно понимала, что все это свойственно Алехандре, и должна была проявить особую предусмотрительность. И вдруг на сцене появился ты. Мне следовало повнимательнее к тебе присмотреться. Я сделала это только теперь. Но, наверное, лучше поздно, чем никогда…

Вы не даете мне возможности сказать ни слова в свое оправдание, перебил ее Джон-Грейди.

Я и так все прекрасно понимаю. Твое единственное оправдание, как я уже сказала, состоит в том, что против тебя сложились обстоятельства, над которыми ты оказался не властен.

Может быть.

Не может быть, а точно! Но это плохое оправдание. Те, против кого то и дело складываются обстоятельства, не вызывают у меня сочувствия. Можно, конечно, говорить о невезении, но все равно неспособность быть хозяином самого себя не говорит в их пользу.

Я все равно хочу увидеть Алехандру.

По-твоему, это меня удивляет? К твоему сведению, я даже готова была бы дать свое разрешение, но ты и не подумал его спросить. Но Алехандра дала мне слово и не нарушит его. Ты в этом и сам убедишься.

Я понимаю, мэм… Поживем – увидим.

Дуэнья Альфонса встала, протянула ему руку. Джон-Грейди тоже встал и ощутил легкое прикосновение ее тонких и холодных пальцев.

Мне даже жаль, что мы больше не увидимся. Я потратила столько времени на рассказ о себе, потому что нам не мешает знать, кто наши истинные враги. Я знала людей, которые всю жизнь ненавидели призраков. Поверь мне, они не были счастливы.

По-вашему, я вас ненавижу?

Возненавидишь.

Посмотрим.

Вот именно. Посмотрим, что уготовано нам судьбой.

Но вы ведь не верите в судьбу…

Не в этом дело. Просто я не готова безропотно выполнять ее предписания. Если судьба – это закон, то возникает вопрос: не подчинена ли она сама какому-то более могучему закону? Есть моменты, когда мы не можем уйти от ответственности. Иногда мы очень напоминаем того самого подслеповатого чеканщика, который берет заготовки монет и закладывает их под пресс. Мы так увлекаемся этой работой, что, кажется, готовы даже хаос сделать рукотворным.

Наутро Джон-Грейди пришел в барак, позавтракал с пастухами, а потом стал прощаться. После этого он отправился в дом геренте, вызвал Антонио, и они пошли на конюшню, поседлали лошадей и проехались по загону, разглядывая недавно объезженных новичков. Джон-Грейди быстро выбрал себе коня – того самого мышастого, на которого когда-то показал Ролинс. Почувствовав к себе повышенное внимание, жеребец зафыркал, повернулся и стал уходить легкой рысью. Они быстро заарканили его, отвели в корраль, и к середине дня он сделался как шелковый. Джон-Грейди, закончив урок езды, слез с мышастого и, обойдя его вокруг, оставил на время в покое. Несколько недель на этом жеребце никто не ездил, на нем не было следов от подпруги, и он не умел есть зерно из торбы. Джон-Грейди попрощался с Марией, она дала ему в дорогу еды и вручила розовый конверт с эмблемой асьенды Ла-Пурисима. Выйдя из дома, Джон-Грейди вынул из конверта деньги, сунул, не считая, в джинсы, а конверт сложил пополам и положил в карман рубашки. Затем он прошел к дому геренте, где его уже ждал Антонио с лошадьми. Они молча обнялись, Джон-Грейди сел в седло и направил коня к воротам усадьбы.

Ла-Вегу миновал без остановки. Мышастый пугливо озирался, фыркал и закатывал глаза. Когда сзади заурчал мотор грузовика, мышастый испуганно заржал и попытался повернуться и удрать, но Джон-Грейди резко осадил его, отчего бедняга присел на задние ноги. Джон-Грейди гладил его и уговаривал не волноваться, пока грузовик не проехал мимо и можно было продолжить путь. Вскоре поселок остался позади. Джон-Грейди съехал с дороги и направил мышастого по котловине, через высохшее озеро. Соляная корка похрустывала под копытами коня и трескалась, словно слюда. Затем они удалились в известняковые холмы, поросшие чахлыми финиковыми пальмами. Они ехали по углублению, напоминавшему большой желоб, и под ногами у коня оказывались гипсовые цветы, словно в известняковой пещере, которую вдруг залило солнечным светом. Вдалеке в зыбком утреннем воздухе темнели купы деревьев и кустов на пастбищах. У мышастого оказался неплохой природный аллюр, и Джон-Грейди время от времени заговаривал с ним, рассказывая ему о том, что знал по опыту, и делился ранее не высказанными соображениями, словно проверял их истинность на слух. Он объяснял мышастому, почему остановил свой выбор на нем, и уверял его, что не допустит, чтобы с ним случилась беда.