Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой - Кормак Маккарти

Подождав, пока шоссе очистится от машин, они перевели лошадей через деревянный мост. Река была рыжей от глины. Проехали по Коммерс-стрит, свернули на Седьмую, потом оказались на Остин-стрит и, миновав банк, спешились. Привязали лошадей у кафе и вошли.

Появился хозяин, чтобы взять заказ. Он обращался к ним по именам. Отец оторвался от меню, которое изучал:

Давай заказывай. Не торчать же ему перед тобою час.

А ты что возьмешь?

Пирог и кофе.

А с чем у вас пироги? – спросил Джон-Грейди хозяина, тот обернулся к стойке и, прежде чем ответить, долго разглядывал образцы.

Закажи что-нибудь посущественнее, посоветовал отец. Ты же ничего не ел.

Они сделали заказ, потом хозяин принес им кофе и вернулся к стойке. Отец вытащил из кармана рубашки сигареты:

Ты думал насчет Редбо? Где будешь его держать?

Еще бы. Конечно думал, сказал сын.

Уоллес, может, разрешит тебе чистить денники и кормить лошадей. Договорись с ним.

Ему это не понравится.

Кому? Уоллесу?

Нет. Редбо.

Отец молча курил и смотрел на сына.

Ты еще видишься с той девицей из Барнетта?

Джон-Грейди покачал головой.

Она тебя бросила или ты ее?

Не знаю.

Значит, она тебя.

Выходит, так.

Отец кивнул и снова затянулся сигаретой. За окном проехали двое верховых. Отец и сын проводили их изучающими взглядами. И седоков, и их лошадей. Отец взял ложку и стал мешать ею в чашке, хотя мешать было нечего, потому что он пил кофе без молока и без сахара. Потом вынул дымящуюся ложку и положил на бумажную салфетку, поднял чашку, поглядел в нее и сделал глоток. Затем снова повернул голову к окну, хотя смотреть там было уже не на что при всем желании.

Мы с твоей матерью по-разному относились к жизни, начал он. Ей нравились лошади. Я думал, этого достаточно, чтобы жить на ферме. Что лишний раз показывает, какой я был дурак. Я думал, она с возрастом позабудет всякие свои капризы. Правда, может, это только мне они казались капризами… А война тут не виновата… Мы поженились за десять лет до войны. Потом она уехала. Причем надолго. Когда уехала, тебе было полгода, а вернулась, когда тебе исполнилось три. Ты, конечно, кое-что об этом слышал… Зря я в свое время не рассказал тебе все. Мы расстались. Она жила в Калифорнии. За тобой присматривала Луиса. Луиса и Абуэла.

Отец посмотрел на Джона-Грейди, потом опять устремил взор в окно.

Она хотела, чтобы я поехал к ней, сказал он.

Почему же ты не поехал?

Поехать-то я поехал. Только недолго продержался.

Джон-Грейди кивнул.

Она вернулась не из-за меня, а из-за тебя. Это я, собственно, и хотел тебе рассказать.

Понятно.

Хозяин принес обед сыну и пирог отцу. Джон-Грейди протянул руку за солонкой и перечницей. Он ел, не поднимая головы. Хозяин подошел с кофейником, наполнил их чашки и ушел. Отец затушил сигарету, взял вилку, стал ковырять пирог.

Она проживет дольше, чем я. Хотелось бы, чтобы вы поладили.

Джон-Грейди промолчал.

Если бы не она, я бы тогда не выжил, не сидел бы сейчас с тобой… Там, в Коти, в японском лагере, я мысленно разговаривал с ней часами… Внушил себе, будто она из тех, кто может все. Рассказывал ей о других ребятах, которые, как мне казалось, не выстоят, и просил ее молиться за них. Кое-кому удалось выжить. Конечно, я тогда был сильно не в себе. Какое-то время, во всяком случае. Но если бы не она, и я бы тоже не выжил… Черта с два там выживешь. Но об этом я никому никогда не говорил. Она даже и не догадывается об этом.

Сын молча ел. За окнами темнело. Отец пил кофе. Они ждали Артуро, который должен был приехать на грузовике. Напоследок отец сказал, что эта страна никогда не будет такой, как прежде.

Люди потеряли чувство безопасности. Мы как команчи двести лет назад. Нам неизвестно, что случится завтра, кто тут будет всем заправлять. Мы даже не знаем, какого цвета кожа будет у этих ребят…

Ночь выдалась почти теплая. Он и Ролинс улеглись прямо на шоссе, чтобы погреться о еще теплый асфальт. Они смотрели, как с крутого ската небесной тверди срываются звезды. Где-то в отдалении хлопнули дверью. Кто-то что-то крикнул. Койот, жалобно завывавший в горах, вдруг умолк, но потом снова завел свою тоскливую песню.

Это не тебя зовут?

Может, и меня, отозвался Ролинс.

Они лежали на асфальте, раскинув руки и ноги, словно пленники, которых на рассвете должны судить.

Ты сказал своему старику?

Нет, пробормотал Джон-Грейди.

Скажешь?

Зачем?

А когда вам надо съезжать?

Первого июня.

Не хочешь до июня подождать?

А что толку?

Ролинс поставил каблук сапога одной ноги на носок другой:

Мой отец сбежал из дому в пятнадцать лет. Иначе я родился бы в Алабаме.

Ты вообще не родился бы.

Чегой-то вдруг?

Потому что твоя мать родом из Сан-Анджело и он никогда бы с ней не познакомился.

Так познакомился бы с кем-нибудь еще.

И она тоже.

Что ты хочешь этим сказать?

То, что ты не родился бы.

Вот заладил! Значит, я родился бы где-то в другом месте.

Но как?

Как-как… А никак!

Если бы твоя мать родила ребенка от другого мужчины, а твоему отцу родила бы сына другая женщина, кто из этих двоих был бы ты, а?

Никто.

Вот видишь!

Ролинс лежал и молча смотрел на звезды.

И все равно я где-нибудь да родился бы. Может, я выглядел бы не так, как сейчас, но если бы Богу было угодно, чтобы я появился на белый свет, значит я бы все равно родился.

А если бы ему не было угодно, то и не родился бы.