Одинокий некромант желает познакомиться - Карина Демина

Спина заныла совсем уж невыносимо. И Анна, порадовавшись, что окна первого ее этажа прочно защищает рубиноволистный плющ, подняла ноги. Если упереться ими в софу и согнуть в коленях, станет легче. Ненамного, но все же…

Глава 2

Матушка Никанора стала частой гостьей. Она, пожалуй, и вовсе не отказалась бы поселиться в особняке, однако здесь Никанор проявил прежде несвойственное ему упрямство и приобрел матушке собственный дом.

Еще один – брату. И второму тоже. Более того, он готов был приставить их к делу, хотя, по собственному признанию его, особыми способностями братья не блистали, но все же родня… Не важно.

Госпожа Лазовицкая обычно появлялась без предупреждения. Она держалась хозяйкою, всем видом своим показывая, что именно с нею и следует считаться. Она находила пыль. И пеняла Анну за нечищенные каминные решетки. Впрочем, только бы за них…

– Пора рожать, – она тыкала толстым пальцем в живот Анны. – А то где это видано… связался на свою голову с пустоцветихой…

И громкий ее голос разносился по комнатам. В такие минуты Анна совершенно терялась. Ей хотелось уйти, запереться в оранжерее, пожалуй, единственном месте в доме, которое Анна могла бы назвать своим, но от госпожи Лазовицкой было не так просто избавиться. И стоило признать, что она была права. Анна давно уж заподозрила, что с нею неладно, но…

С тем, прежним, Никанором она, быть может, нашла бы в себе силы поговорить, а нынешний ее пугал.

Она решалась. Долго. Она выбирала момент, а выбрав, сумела сказать:

– Кажется, я не совсем здорова.

Тот разговор получился недолгим, мучительным, несмотря на то, что Никанор проявил немалое терпение – с возрастом он сделался весьма раздражителен и нервозен, хотя и в прежние годы не мог похвастать легкостью характера. Но тогда…

– Мы найдем лучшего целителя, Аннушка, – он обнял ее, хотя давно уже не прикасался хотя бы так. – Тебе не о чем волноваться. Ах, знала бы она…

Боль то стихала, то вновь разливалась жидким пламенем. И кажется, Анна заплакала.

Впрочем, стыдно не было: все одно никто не видит. К счастью.

Мастер Горский и вправду слыл отличным целителем. Поговаривали, он пользовал даже ее императорское высочество, которая уродилась на диво слабенькой. Впрочем, сколь правды в этих слухах, Анна не знала.

Слухи ее вообще интересовали мало.

Сам мастер был подавляюще огромен. Ей особенно запомнились светлые глаза и густые брови, сросшиеся над сломанной переносицей.

– Что ж вы, милочка, распечалились? – он говорил громко и трогал лицо Анны теплыми пальцами, которые, казалось, оставляли на нем вмятины. – Сейчас мы посмотрим… просто посмотрим… будет немного неприятно, все-таки глубокое сканирование. Но вы же потерпите? Вы умница… что тут у нас? Проклятьице? Не волнуйтесь, мы его скоренько… мы его вот так…

От прикосновений этих в какой-то момент стало жарко. Невыносимо жарко.

И от этой жары Анна лишилась чувств, чтобы прийти в себя спустя три дня. Она сперва и не поняла, где находится, что это за стерильная комната, пропахшая нашатырем, камфорой и хлором. В ней единственным цветным пятном был букет желтой мимозы, примостившийся на подоконнике. И Анна лежала, смотрела на него, неспособная пошевелиться.

Уже потом, позже, заглянул Никанор.

К счастью муж ее не имел дурной привычки лгать для успокоения.

– Не волнуйся, – он коснулся ее щеки, и Анна сумела удержать слезы. – Мы найдем способ. А этого идиота я засужу. Как можно было…

Он говорил что-то еще, зло, раздраженно, и от этого Анна чувствовала себя еще хуже. Конечно, она виновата. Проклятье… Дремлющее… Родовое вероятно, но здесь целители не уверены, потому как уж больно тонкие материи, тем паче темные, а они к темной силе сродства не имеют, чтобы точно сказать. Но очевидно, что проклятье скрывалось в Анне, дремало многие годы, чтобы очнуться теперь и завладеть ее телом. Оно сковало Анну, позволяя ей лишь дышать да говорить.

В следующие полгода у постели Анны перебывали все мало-мальски значимые целители империи. Одни наполняли ее силой, другие силу вытягивали, в надежде лишить проклятье подпитки. Третьи пытались говорить с кровью. Иногда становилось легче, но чаще Анна оказывалась в забытьи, чтобы, очнувшись, осознать – проклятье еще с ней.

Куда оно денется, сидит, вцепилось, впилось, мучит.

Никанор, наверное, мог бы отказаться от нее еще тогда. Кто бы осудил? Нет, он бы приобрел ей палату. И личного целителя. С полдюжины целителей, окружив той заботой, которая позволила бы откупиться от совести. В конце концов, все ведь твердили, что надежды нет, что…

Целителей сменили священники и старцы. Старухи. Старики, про которых говорили, будто им в наследство осталось что-то этакое.

Одни бормотали молитвы, лили елей, кадили ладаном. Другие шептали, что, дескать, надобно крови и мазали лоб Анны откупною жертвой, и потом, после их ухода, Анна задыхалась от этой кровяной вони, которую ощущала особенно остро. И все, как один, твердили, что надобно к мастерам Смерти на поклон идти. Они, само собой, от исцеления далеки, но, как знать, вдруг да подскажут, что делать.

Если б все было так просто. Если б…

Никанор пытался. А не выходило. Слишком мало их осталось после той позабытой уж ныне войны, а те, кто был, не спешили отзываться на письма. И не только на них.

Пожалуй, тогда Никанор вновь осознал, что далеко не всевластен. И что одних денег недостаточно. И Анна не знала, чего ему стоило притащить к ней в палату того паренька.

– Я не уверен, что смогу извлечь его полностью, – он был молод и, будто стесняясь этой молодости, носил черные одежды и волосы красил тоже в черный цвет. А кожу отбеливал, и Анна ощущала запах того, ею же любимого, крема на цитронах. – Слишком старое, наследное.

– То есть…

– Проклинали ее родителей, но что-то пошло не так, – мастер поморщился. – Возможно, проклятье было неоформленным. Случается, когда человек со спящим даром испытывает сильные эмоции. На них он может благословить. Или проклясть. Однако в силу неопытности, проклятье не будет сформировано. Пожалуй, именно поэтому оно и не прицепилось к ауре взрослого… да… скорее всего, проклинали вашу матушку, когда она была в положении.