Вечная ночь - Полина Дашкова

Он не сумел сформулировать, что же такое Татьяна. Он вдруг физически ощутил, как распадается в его душе великая гармония, как слой за слоем улетучиваются волшебные тексты, стихи и проза. Нет ничего, кроме жуткой, наглой опухоли в животе его жены.

– Надо еще раз проконсультироваться с врачами, – сказал Борис Александрович, – ведь случаются ошибки. Как это – ничего не было, и вдруг рак. Невозможно.

Он говорил еще что-то, но слова не имели смысла. У него начался приступ астмы, по привычке он попытался прочитать про себя какое-нибудь стихотворение, но не сумел вспомнить ни единой строчки. Пришлось воспользоваться баллончиком с лекарством.

Вместе с женой они приняли решение все-таки лечиться, и следующий год прошел в мучительной бесполезной борьбе. Химия, от которой тошнит, лезут волосы, любая царапина заживает месяцами, пухнет и гноится. Операция, после которой из живота вывели трубку. Борис Александрович до последнего момента не верил, что его Наденька умирает, и когда это случилось, он как будто умер вместе с ней.

Через десять дней после похорон, проводив сына в аэропорт, вернувшись в пустой дом, он взял с полки томик Чехова, раскрыл и тут же отложил. Ни Толстой, ни Бунин, ни даже Пушкин больше не спасали его. Одиночество обрушилось на старого учителя всей своей ледяной мощью.

Он продолжал работать, ходил каждый день в школу, проверял сочинения, давал дополнительные уроки. Однажды наткнулся на два совершенно одинаковые сочинения по «Войне и миру», написанные вполне бойко и грамотно двумя очень слабыми учениками.

– Они просто скачали из Интернета, – объяснил ему кто-то из молодых учителей.

Сын в последний свой приезд купил ему стационарный компьютер, чтобы общаться по электронной почте. Борис Александрович вел переписку с сыном, но в паутину никогда не влезал. А тут решил попробовать. Новая забава понравилась ему. Через Сеть можно было получать огромное количество информации, не выходя из кабинета, не заваливая дом газетами и журналами, не включая телевизор.

Вечерами он стал бродить по энциклопедиям, по самым знаменитым музеям мира, по городам, в которых не суждено побывать. Ему нравилось отыскивать статейки на литературные темы, проглядывать рейтинги книжных новинок. Иногда он залезал в чаты, читал диалоги разных пользователей, но сам никогда в них не участвовал.

В своих путешествиях он часто натыкался на грязь. В Сети жило огромное количество психов. Вампиры, ведьмы, черные и белые маги, сатанисты, фашисты, извращенцы всех видов и мастей. Но особенно много было порнографии. Борис Александрович обходил это, как грязные лужи, быстро и осторожно, стараясь не вляпаться.

И все-таки однажды вляпался.

Это был вполне благопристойный чат, где велись умные диалоги о литературе. Один из участников дискуссии доказывал, что некто Марк Молох – гений, новый Набоков. Борису Александровичу стало интересно. Он вышел из чата, набрал «Марк Молох» и нажал «поиск».

«Новый Набоков» оказался всего лишь очередным порнографом. Бегло, брезгливо пробежав тексты, Борис Александрович все-таки успел заметить, что Марк Молох довольно бойко пишет, с некоторым даже литературным блеском. То есть это не просто озабоченный болван, который тешит собственное больное воображение блеклыми картинками разнообразных соитий. Это автор с претензией, автор грамотный, образованный, умелый. Ну что ж, тем хуже, тем гаже.

Старый учитель готов был уже покинуть мерзкий сайт, но завис. Нажал куда-то не туда. На дисплее появилась подвижная картинка. Кадр из порнофильма. Все бы ничего, но актерами были дети. Две девочки и два мальчика, от десяти до четырнадцати лет. Худые голые тела переплетались в такой кошмарной композиции, что у Бориса Александровича пересохло во рту.

«Как же это? ! Разве такое возможно? Должна существовать какая-то цензура! Ведь это уголовщина! И так открыто, нагло! Господи, что происходит? Почему? За что? »

Следовало убрать страшную картинку с дисплея. Убрать и забыть. Начинался тяжелый приступ астмы. Он захлебывался кашлем. Руки тряслись, он не мог справиться с мышью. Оставил все, как есть, бросился в ванную за баллончиком. Снял приступ, вернулся к компьютеру. Картинка на дисплее сменилась. Теперь детей показывали по отдельности. Голых. В разных позах. Убрать и забыть. Иначе можно сойти с ума. Выключить компьютер и больше никогда не влезать в паутину.

Он прикоснулся к мыши и громко, хрипло вскрикнул. Только что на дисплее извивался мальчик, теперь появилась девочка. Борис Александрович узнал свою ученицу, восьмиклассницу Женю Качалову.

Глава третья

Ольга Юрьевна Филиппова никак не могла проснуться. Звенел будильник, она ставила его на паузу, накрывалась одеялом с головой. Через пять минут он опять звенел. Ей хотелось плакать. Она села на кровати и тут же увидела себя в зеркале. Старое трюмо в спальне было самым добрым из всех зеркал в доме, но на этот раз оно не собиралось льстить.

«Чего же ты хочешь? – холодно спрашивало зеркало. – Сорок один год. То есть пятый десяток. Хронический недосып. Застарелые следы усталости, неизжитые детские фобии, комплексы. Седина лезет у висков. Не нравится – закрашивай. А лень закрашивать – смирись. Меньше кури, меньше нервничай, больше времени проводи на свежем воздухе, не работай по выходным, не грызи себя за то, в чем не виновата, и за то, в чем виновата, тоже не грызи, никому от твоего самоедства легче не станет».

Оля пошевелила бровями, показала себе язык. Если долго смотреть в зеркало, оттуда выскочит черт. Так говорит мамочка. Или так говорит Заратустра? А может, это вообще цитатник Мао?

Доктор Филиппова закрыла глаза и опять забилась под одеяло, чтобы не видеть свою сонную бледно-зеленую физиономию.

В квартире стоял невозможный шум. На кухне орал телевизор. Из детской доносились звуки старого рок-н-ролла. Катя, подпевая Элвису Пресли, делала сложную зарядку. Двадцать упражнений для талии, двадцать для бедер. Потом какие-то специальные прыжки, повороты, наконец, хождение на ягодицах.

– Ма-ам! – прозвучал за дверью голос сына. – Мам, я не могу собраться в школу, Катька ползает на заднице по всей комнате!

– Ма-ам! – донесся голос дочери. – Папа уже полчаса не вылезает из ванной, мне надо в душ, я в школу опоздаю!

– Оо-ля! – горным эхом, далеким и жалобным, прилетел из ванной голос мужа. – Оо-ля! Чистое полотенце! Пожалуйста!

И тут опять зазвенел будильник.

Не открывая глаз, Ольга Юрьевна села, спустила ноги с кровати, нашла одну тапочку.

– Мам, у нас геркулес кончился, я не знаю, чем мне завтракать, – сообщила дочь.

– Мам, ты не видела мой учебник математики, синий такой, в клеточку? – спросил сын.

– Оля! Чистое полотенце! Я уже час жду! – напомнил муж.

Ольга Юрьевна, прихрамывая, в одном тапочке, побрела по коридору.

– Мам, ты опять спишь в этой байковой пижаме! Она какая-то казенная, ты в ней похожа на приютскую сироту. – Катя дернула ее за рукав.

– Зато теплая, – заступился Андрюша и дернул за другой рукав, – и ничего не казенная. Ее бабушка купила маме на день рождения, лет сто назад, в «Детском мире».

– Продолжаем нашу программу. Сегодня ночью, в двадцати километрах от МКАД, в лесополосе, найден обнаженный труп девочки, на вид около двенадцати лет, – сообщил после рекламной паузы бодрый голос.

– Отстаньте, – тихо взмолилась Ольга Юрьевна, открыла наконец глаза и обнаружила, что стоит на кухне перед телевизором. – Андрюша, отнеси папе полотенце.

– Почему я? – возмутился сын.

– Ну не я же! – хихикнула дочь.

– Вероятно, в Московской области появился очередной маньяк, серийный убийца.

Ольга Юрьевна застыла перед телевизором. На экране показывали кусок шоссе, ряд милицейских машин, канаву, опушку леса, фрагмент ограждения.

– Мам, а где у нас чистые полотенца? – спросил сын.

– В кладовке, дурья башка! – ответила за Ольгу Юрьевну дочь. – Андрюха, ну честное слово, живешь, как постоялец в гостинице!

На экране корреспондентка ткнула микрофон в лицо усталому мужчине. У него была седая голова, поэтому он выглядел почти стариком, сердитым стариком, которому все надоело. Ольга Юрьевна знала, что ему сорок один год, так же как и ей.