Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

– Она напишет, – кивнула Лена, – но что толку? Ей все уже популярно объяснили. Ужас еще и в том, что они даже отпеть его в церкви не могут. Там ведь и родители, и бабушка старенькая, и каждый думает про эту смерть: «За что? » – каждый пытается найти причину, себя винит. У них в семье Митя всегда был младшенький, маленький, его и любили больше, чем Ольгу, и баловали. Представляешь, что с ними со всеми сейчас творится? Ольга, конечно, убийцу искать не собирается, но ей все-таки надо знать точно – сам он это сделал или нет.

– Пусть наймет частного детектива. Ей ведь средства позволяют.

– Возможно, она так и сделает, – задумчиво произнесла Лена.

Глава 4

– Вениамин Борисович, там еще дуэт «Баттерфляй» ждет, – сообщила пожилая секретарша в розовом шерстяном костюме.

– Нет, – покачал он головой, – скажите, чтобы пришли послезавтра. А лучше в понедельник к одиннадцати.

– Вениамин Борисович, вы уже второй месяц их переносите. Они сюда ездят как на работу. Хотя бы взгляните на них, хорошие девочки, честное слово.

Дуэт «Баттерфляй», две восемнадцатилетние певички Ира и Лера, действительно уже второй месяц приезжали на прослушивание, но на них никогда не оставалось времени и сил.

За сорок дней они успели одарить секретаршу Инну Евгеньевну всем – от больших коробок конфет «Моцарт» до духов «Шанель» нового поколения. Подношения секретарша принимала с небрежной благосклонностью, будто делая честь дарителю. Все быстро исчезало в ящиках ее стола и тут же забывалось – результат подношений оказывался нулевым.

И только сегодня блондинке Ире, которая была более бойкой и практичной, пришло в голову просто сунуть в карман элегантного розового пиджака Инны Евгеньевны три стодолларовые купюры в белом конвертике.

– Вениамин Борисович, вы ведь знаете, у меня глаз наметанный, – настаивала секретарша, – необычные девочки, вы только посмотрите на них. На такие типажи сейчас есть спрос.

– Ладно, – вздохнул он, – кофе мне принесите. Пусть заходят. Только сразу на сцену, и предупредите их, чтобы никакой «фанеры».

– Ну что вы, Вениамин Борисович! Какая «фанера»? – обиделась секретарша. – Они вообще только живьем пока работают.

Она хотела было выпорхнуть в коридор, но он остановил ее:

– Возраст?

– По восемнадцать каждой.

– Откуда?

– Москвички.

– Ладно, зовите, – махнул он рукой, – только кофе давайте скорее, и покрепче.

Прослушивание начинающих исполнителей было самой тяжелой и неблагодарной частью его работы. Каждый раз, сидя в маленьком зрительном зале бывшего районного Дома пионеров, он чувствовал себя усталым грязным старателем, упрямо просеивающим пустую породу в поисках мельчайших крупинок золота. Но уж если попадались эти редкие крупинки, они с лихвой окупали усталость и звон в ушах от дурных голосов и назойливых мелодий.

Этот двухэтажный особнячок конца восемнадцатого века, расположенный в самом центре Москвы, он купил три года назад. Он не пожалел денег на ремонт и оборудование деревянного, почти прогнившего купеческого домика, который чудом уцелел когда-то после пожара 1812 года. Теперь здесь компактно и удобно разместился офис, студия звукозаписи, монтажная. Здесь же иногда работали клипмейкеры.

Хилый заборчик был заменен высокой чугунной оградой, у ворот построили теплый домик с санузлом для круглосуточной охраны. Никакой вывески на воротах не было, но половина Москвы знала: здесь находится одна из пяти студий знаменитого шоу-концерна «Вениамин».

Начинка особняка была совершенно новой, да и стены практически переложили заново. Внутри все сверкало, как должно сверкать в студии-офисе концерна-миллиардера. Но одно помещение Вениамин Волков трогать не разрешил.

В прошлом и позапрошлом веках самая большая комната в доме служила гостиной для прежних хозяев, торговавших сукнами и ситцами. С тридцатых годов нашего века особнячок стал районным Домом пионеров, и бывшая гостиная служила зрительным залом. Вплоть до начала девяностых здесь занимались драматический и танцевальный кружки.

Вдоль стен, размалеванных горнами, флагами и прочей пионерской символикой, тянулся лакированный, потемневший от времени брус балетного станка. К маленькой дощатой сцене вели две гладкие от тысяч детских ног ступеньки. За сценой помещалась крошечная каморка без окон, где все еще хранились обломки фанерных декораций.

Он не позволил ничего трогать в этом зале. Именно здесь он выполнял самую трудную, изматывающую работу. И обшарпанный зал, и каторжная работа были его придурью. Но теперь он мог это себе позволить…

Когда-то, очень давно, в другой жизни, ученик пятого класса, пионер Веня Волков поднялся на такую же дощатую сцену и спел под звуки старенького расстроенного пианино песню времен Гражданской войны «Там вдали, за рекой». Это было не в московском, а в тобольском Доме пионеров, в таком же старом купеческом особнячке, в зале с горнами и флагами, намалеванными на стенах масляной краской.

Семь минут, пока длилась песня, тридцать мальчиков и девочек в маленьком зале слушали только его, смотрели на него, невзрачного, тощенького, белобрысого Веньку.

Пел он для одной-единственной девочки, пятиклассницы Тани Костылевой. Он вложил в песню все, что чувствовал, глядя на нежное, чуть удлиненное Танино лицо, на тонкую, беззащитную шейку, обвитую алым шелковым галстуком. Тогда он еще не мог понять, что это были за чувства, к чему потом приведет его густой, нестерпимый жар, властно наполняющий все тело, сжигающий сердце и покалывающий кончики пальцев.

Напряженно-печальную мелодию он выводил очень точно, не переврал ни единой ноты. Тогда, тридцать лет назад, он еще ничего не понимал в себе самом, а теперь вдруг подумал, что было бы лучше, если бы он тогда же, прямо на скрипучей дощатой сцене, умер внезапной смертью, моментальной и безболезненной, не допев красивой песенки. Да, так было бы лучше и для него, и для той тонкошеей пятиклассницы в шелковом галстуке, и для многих других…

– Вениамин Борисович! – сладко позвал голос секретарши.

Она ловко вкатила в зал высокий сервировочный столик красного дерева с большой толстостенной керамической кружкой. Веня терпеть не мог маленьких тонких чашечек, кофе пил крепкий, сладкий, с большим количеством жирных сливок. Он любил, когда кофе много, а кружка тяжелая, толстостенная.

На сцене уже стояли две красотки в узких голубых джинсах, дуэт «Баттерфляй». Он даже не заметил, как они вошли в зал. Несколько секунд он молча разглядывал их. Действительно, не больше восемнадцати. Одна – яркая стриженая блондинка, чуть полноватая, с тяжелой мягкой грудью под тонким свитером. Вторая – худенькая шатенка с прямыми волосами до плеч. Первая, безусловно, сексуальней, но стандартна. Вторая, пожалуй, интересней. Есть в ней что-то необычное: высокий лоб, надменный разрез глаз, тонкие руки. Да, в ней чувствуется порода. Пожалуй, Инна права, это сочетание может быть интересным – наглая, стандартная сексуальность и некий неожиданный изыск, породистая дворяночка.