Херувим - Полина Дашкова

Юля проводила взглядом тощую нескладную фигурку, развернулась, выехала из двора. Она не заметила, как вслед за ней со стоянки отчалила маленькая черная «Тойота» с затемненными стеклами. Юркий неприметный автомобиль следовал за ней до самого ее дома и довольно долго еще стоял после того, как она скрылась в подъезде.

* * *

Из реанимации Сергея перевели в бокс. Те же голые кафельные стены, те же тишина и пустота, но все-таки имелось маленькое окно под потолком, за которым качались молодые елки и белела глухая стена соседнего здания. Если повернуться на правый бок и чуть приподнять голову, то можно было в это окошко смотреть, правда, совсем недолго. Каждое движение причиняло такую острую боль, что искры летели из глаз. Обезболивающие препараты помогали только тогда, когда он лежал смирно на спине.

Сергей потерял счет времени. Катя старалась с ним не разговаривать, вероятно, ей запретили. Аванесов заходил все реже, на вопросы отвечал неопределенно. А в последний раз, когда пришел, сипло пожаловался на больное горло и сказал, что говорить ему ужасно трудно.

Майор Логинов заметил, что в монотонном, мучительном течении времени самыми яркими стали для него моменты, когда приходит Катя и делает укол. Ему хотелось только одного – провалиться в привычное забытье. Оно утешало и отупляло.

Еще немного, и он превратится в покорное бессмысленное животное. Эта мысль посетила его в самый неподходящий момент, на зыбкой границе между сном и явью, когда простые привычные вещи искажаются до безобразия и ничего нельзя понять ни в себе самом, ни в окружающем мире.

Очнувшись на рассвете после порции дурного наркотического забытья, он обнаружил рядом с койкой Катю. В руках она держала шприц.

– Что ты собираешься колоть?

– Обезболивающее, как обычно.

– Не надо.

– С ума сошел?

– Я не хочу подсесть на иглу, – он попытался улыбнуться, – я могу терпеть.

– Это нельзя терпеть! – категорически заявил доктор Аванесов, явившийся к нему через пятнадцать минут. – Ты будешь орать, никому спать не дашь. А привыкания не бойся. Морфий тебе перестали колоть три дня назад. Мы меняем препараты, сейчас это промедол и анальгин.

– Не надо. Я буду терпеть.

– Зачем? Терпелка у тебя не казенная.

– Буду терпеть, – повторил он и закрыл глаза.

– Ладно, – вздохнул Аванесов, – что я тебя уговариваю? Уже сегодня вечером сам попросишь обезболивающее.

Он не попросил ни сегодня, ни завтра. Он привык к боли и даже подружился с ней. Боль была честней и надежней, чем сладкий искусственный сон.

Глава четвертая

– Рубенчик, прости меня, – шептала Галя Качерян, надраивая и без того белоснежную плиту, – ты же знаешь, как я тебя люблю, никто, кроме тебя, мне не нужен. Ты улетел, я осталась одна и заболела. Стасик просто заехал навестить меня, привез лекарства, немного выпил, не мог сесть за руль, и я уложила его в Андрюшиной комнате. Ничего не было, совершенно ничего, он мне как брат, мы выросли вместе. Представь, если бы я тебя стала ревновать к Карине. Смешно, в самом деле!

Вспомнив о сестре мужа, которая ее не любила, Галочка расстроилась еще больше. День она провела в слезах и метаниях по квартире, пыталась заняться домашними делами, но все валилось из рук. Вечером позвонил муж из Петербурга, сообщил, что должен задержаться еще на пару дней. Галя пожаловалась ему на простуду, сказала, что очень соскучилась. Разговаривая с ним, она так сильно дрожала, словно у нее и в самом деле поднялась температура.

Ночью ей снились кошмары. Рубен в красной рубахе с закатанными рукавами держал за волосы окровавленную голову Стаса и скалил белые зубы.

Утром Галя позвонила подруге Марине. Она больше не могла оставаться наедине со своими страхами.

– Как же ему удалось не взорваться? – спросила Марина, выслушав ее сбивчивый рассказ.

– Вышел на балкон, увидел, как они возятся возле машины, и вызвал милицию. О-ой, что будет! Рубен прилетает послезавтра, и его обязательно станут допрашивать.

– А он-то здесь при чем?

– Ну как же! Рубен работает у Стаса на фирме. Стас ночевал у нас дома, машина стояла под нашим балконом. Нет, его обязательно будут допрашивать.

– Интересно… А ты знаешь, они ведь могут твоего Рубена подозревать в первую очередь. Допустим, он знал о ваших отношениях и заказал Стаса.

– Ты что! Рубен не мог ничего знать.

– Ага, конечно. Ты со Стасом спишь уже лет десять.

– Пятнадцать, – машинально уточнила Галочка, – но мы встречаемся не регулярно.

– Это не важно. Вы встречаетесь и спите. Он приезжает к тебе домой, все происходит в супружеской постели, – Марина нервно хохотнула, – и муж, ангелочек, ни о чем не догадывается… Нет, Галочка, либо твой Рубен дурак, либо ты дура.

Галочка слишком нервничала, чтобы обидеться, и «дуру» пропустила мимо ушей. Но предположение, что муж ее может оказаться в числе подозреваемых, добило ее окончательно. Она горько заплакала в трубку.

– Ладно, успокойся. Я сейчас приду к тебе, мы все обсудим, что-нибудь придумаем.

Марина жила в соседнем доме и уже через двадцать минут позвонила в дверь. Высокая, громоздкая, с могучим торсом и толстыми конечностями, с копной рыжих и жестких, как медная проволока, кудрей, она заполнила собой всю маленькую прихожую. От нее все время било током, и когда она чмокнула Галю в щеку, та ойкнула. Скинув изношенные кроссовки, Марина тяжело протопала на кухню в одних носках, по дороге щелкнула кнопкой электрического чайника и уселась на лавку, поджав ноги.

– Жрать дашь? Не завтракала. – Она схватила с подоконника пестрый тонкий журнал, пролистала, не глядя на страницы, отбросила, вытянула зубочистку из керамической баночки, сосредоточенно поковыряла в зубах, потом принялась ломать зубочистку. Раскрошила в мелкие щепки и тут же взяла следующую.

Руки ее постоянно двигались, что-нибудь теребили, мяли, рвали, пощипывали. Гладкое широкое лицо с мягким маленьким носом и узкими сухими губами оставалось безмятежно спокойным. Круглые светло-карие глаза могли очень долго, не моргая, смотреть в одну точку, и только правое веко едва заметно подергивалось.

Нервный тик появился у нее три года назад, после того как вечером в подъезде застрелили ее мужа. Он пытался заниматься бизнесом, взял в сомнительном банке солидную сумму под проценты, и когда стало ясно, что долг он вернуть не сумеет, его убили в назидание другим.