Херувим - Полина Дашкова

– Эй, служивый, подъем! – пьяно пропела Эвелина.

Гоша не шевельнулся. Огни проехавшей машины высветили его запрокинутый профиль. Стас заметил, что рот у него открыт. Когда загорелся красный, остановились на перекрестке машины, и стало тихо, Стас явственно расслышал, что из салона «Мерседеса» раздается тихий унылый щебет.

– У него мобильник заливается, – шепотом сообщил он Эвелине, – это же надо так крепко вырубиться! – Он дернул ручку, но двери оказались заблокированы. – Гоша, проснись, наконец! – крикнул он, приблизив лицо к открытому окну.

Эвелина отстранила его, сунула в окно руку и щелкнула зажигалкой перед лицом шофера. В дрожащем свете они оба увидели тусклые приоткрытые глаза и аккуратную черную дыру посередине лба. Эвелина выдернула руку из салона и громко, хрипло закричала. Стасу показалось, что его парализовало и он лишился дара речи. Хотел подхватить покачнувшуюся Эвелину, но не мог шевельнуться. Хотел что-то сказать или крикнуть, но вместо голоса была тишина.

Глава седьмая

Петр Аркадьевич Мамонов сидел не за столом, как обычно, а в широком кожаном кресле, вальяжно раскинувшись, и, что самое удивительное, курил сигару. Юля застыла на пороге кабинета.

– Да, я курю сигару, – он счастливо улыбнулся, выпустил густой клуб дыма, – нечего на меня так смотреть. Сигара не такая вредная вещь, как сигареты. Главное не затягиваться.

Петр Аркадьевич Мамонов был яростным противником курения, измучил всех нудными лекциями и запретами, обожал рассказывать, как в бытность свою студентом медицинского института оставался единственным мальчиком на курсе, который сохранил в этом смысле невинность и ни разу не сделал ни затяжки, даже на пьянках в общаге и после занятий в анатомичке.

– Ну и как? – спросила Юля, усаживаясь в кресло напротив. – Вкусно?

– Ничего, – Мамонов раскрошил свою сигару в пепельнице, – голова немного кружится и тошнит, а так ничего. Терпимо. Нервы успокаивает. Я, видите ли, очень нервничаю сегодня, Юлия Николаевна. По вашей милости. – Он сделал долгую выразительную паузу. Юля тоже молчала, и, не дождавшись от нее ни слова, он продолжил: – Нет, я, понимаю, тот мужчина с волосами-антеннами, он, конечно, сумасшедший.

– Есть немного, – улыбнулась Юля.

– Вы вели себя абсолютно правильно. Но что касается Протопоповой, то с ней еще вполне можно было бы поработать, небольшую подтяжечку сделать, например.

– Ой, Петр Аркадьевич, – Юля покачала головой, – вы ведь сами отлично знаете, что нельзя.

– Нельзя терять сразу трех пациентов в день! – Мамонов неприятно повысил голос. – Объясните мне, почему вы отказали Васильковым?

– Что, неужели все-таки нажаловались?

– Не то слово! Вчера мамаша закатила истерику у меня в кабинете, кричала, что если ее ребенок что-нибудь с собой сделает, то виноваты будете вы, доктор Тихорецкая! Вы отняли у девочки последнюю надежду, вы жестокий, бессердечный человек и не имеете права работать врачом.

– Мадам была одна, без девочки? – быстро спросила Юля и машинально сунула руку в карман халата за сигаретами, но тут же убрала пачку назад.

– Ладно уж, курите, – разрешил Мамонов, – вам ведь тоже надо успокоиться.

– Спасибо, Петр Аркадьевич, но я пока вполне спокойна.

– Пока! – Он поднял палец вверх. – Я только начал, Юлия Николаевна. Впереди еще много неприятных слов, так что не стесняйтесь, дымите в свое удовольствие. И будьте любезны, объясните мне, почему вы отказали Васильковым, да еще в столь категоричной форме?

Юля щелкнула зажигалкой, затянулась и медленно произнесла:

– Потому что у девочки идеальное лицо. Есть лица, которые просто грех трогать.

– Нет, Юлия Николаевна, нет таких лиц! Всегда можно что-то усовершенствовать. Разве вам не рассказывали преподаватели в ординатуре, что идеальные пропорции делают облик человека банальным, скучным и это вовсе не красота? В женщине должна быть какая-нибудь маленькая неправильность, пикантность, иначе она будет казаться куклой.

– Простите, Петр Аркадьевич, – разозлилась Юля, – это демагогия. Света Василькова очень красивая девочка, и никаких пикантностей ей не надо. Просто ее матушка хочет срочно загрузить кого-нибудь своей проблемой. Она ищет виноватых, и уверяю вас, если бы я согласилась, то стала бы виноватой через неделю после операции.

– Почему?

– Потому что в случае со Светой Васильковой ни один хирург не сумеет сделать лучше, чем уже сделал Господь Бог. После операции будет хуже, чем сейчас, понимаете?

– Не понимаю! – Мамонов помотал головой. – Отказываюсь понимать! Ну разве трудно было предложить ей чуть-чуть приподнять носик? Или подправить ушки? Вы бы избавили девочку от комплексов, вы подарили бы ей радость…

– Я прошу вас, перестаньте, – поморщилась Юля, – мы оба устали, давайте прекратим этот разговор. Если мы станем хвататься за каждую дурочку, замороченную дамскими журналами и злобными завистливыми подружками, мы превратимся в мошенников и репутация наша не будет стоить ни гроша.

– Да мы половиной наших пациенток обязаны дамским и молодежным журналам, а также тем критически настроенным особям, которых вы называете завистливыми подружками! – рявкнул Мамонов. – Пятьдесят процентов женщин в возрасте до тридцати пяти лет, обращающихся к нам за помощью, делают это не из-за реальных физических недостатков, а из-за комплексов, выращенных искусственно! Вы помните актрису Севастьянову? Красавица, умница, играла роковых героинь, жила и работала в свое удовольствие, пока какая-то гримерша на телевидении не сказала ей: «А вы знаете, у вас кривой нос, вот смотрите, тут хрящ смещен влево, это надо скрывать гримом». С тех пор Севастьянова в зеркале стала видеть только свой смещенный хрящ, ничего больше, и не могла успокоиться, пока не обратилась к нам. Вы, Юля, ассистировали мне на той операции, вы тогда как раз заканчивали ординатуру. Помните?

– Да, – кивнула Юля, – но там действительно был слегка асимметричный хрящ.

– Ерунда, – махнул рукой Мамонов, – прелестный выразительный носик. Красавица, одно слово. Она могла бы прожить с этим своим хрящом всю жизнь, но нашлась добрая душа, которая обратила ее внимание и чуть не свела с ума. Я ведь сначала не хотел оперировать, убеждал, утешал. А потом понял – бесполезно. Либо тяжелый невроз, либо операция. Но тогда, заметьте, не было такой дичайшей конкуренции в нашей профессии и операции стоили раз в пять дешевле. – Он достал бумажный платок, вытер влажную лысину и закричал так, что зазвенело в ушах: – Марина! Я просил вас сварить кофе два часа назад! Вы что, заснули?