Образ врага - Полина Дашкова

В современной финансовой олигархии вряд ли можно найти адекватную фигуру в смысле чистого, безупречного прошлого. Один сидел и, по слухам, был даже коронован в зоне. Другой был коронован гэбэшными погонами. Третий успел напитаться деньгами и связями в темной кормушке ЦК ВЛКСМ. Четвертый… в общем, у каждого был свой трамплин. У Геннадия Ильича за спиной не имелось вроде бы ничего, разве ангельские крылышки мальчика-отличника, худенького, беззащитного очкарика из интеллигентной московской семьи среднего достатка.

До восемьдесят восьмого года Подосинский числился скромным заведующим лабораторией скромного академического института, и не более. Правда, был у него удивительный дар.

Генаша умел когда угодно для кого угодно организовать красивый отдых. Каким-то фантастическим образом ему удавалось арендовать волжские прогулочные теплоходы, банкетные залы лучших ресторанов, пробивать развлекательные загранпоездки для коллег и друзей, приглашать в качестве массовиков-затейников самых известных актеров, музыкантов, писателей-сатириков, всех со всеми знакомить, создавать неповторимую атмосферу праздника.

Но настоящий праздник вошел в жизнь Геннадия Ильича и его благодарных коллег, старших и младших научных сотрудников, в восемьдесят восьмом году вместе с правильным, прогрессивным законом о кооперации.

Лаборатория, которой руководил Подосинский, взялась разработать автоматическую систему управления (АСУ) для гиганта отечественного машиностроения – Волжского автомобильного завода.

Мода на АСУ существовала еще в славных шестидесятых, кормила не одну сотню старших и младших научных сотрудников, которые вдумчиво «асучивали» разные важные государственные объекты. Зачем это было надо, какую практическую пользу для заводов и фабрик несло «асучивание», никто до сих пор толком не разобрался. Но то, что Геннадий Ильич свою личную пользу поимел, – это вне всяких сомнений.

К девяносто второму году Подосинский стал фактическим хозяином Волжского автомобильного завода, а заодно лучшим другом свободолюбивого чеченского народа, ибо в то время автомобильный рынок был полностью подконтролен чеченской мафии и владеть гигантом машиностроения, не дружа и не делясь с братьями чеченцами, просто не имело смысла.

Но этого мало. К девяносто второму Геннадий Ильич крепко сдружился с человеком, которого именовали «серым кардиналом», и поговаривали даже, что на самом деле страной правит именно он, а все прочее правительство бегает у него на посылках.

Сейчас ясно, что всевластие начальника охраны президента было мифом. На поверку он оказался пешкой с амбициями ферзя и склочностью базарной торговки.

Но это сейчас ясно, а тогда, в девяносто втором, мифу охотно верили. Геннадий Ильич стал близким другом таинственного «серого кардинала», через его посредничество умудрился наладить теплые товарищеские отношения с ближайшими родственниками президента, стать для них полезным человеком.

Он вообще умел и любил дружить. Тогда же, в девяносто втором, он учредил престижную премию «Бенефис», которой удостаивались самые талантливые деятели российского искусства. Это были большие деньги, и вскоре друзьями скромного завлаба стали известные на весь мир музыканты, актеры, солисты оперы и балета. О нем говорили как о меценате, бескорыстном и щедром ценителе прекрасного.

Однако нашелся человек, который усомнился в благородстве и бескорыстии Геннадия Ильича. Известный всей России вор в законе по кличке Фома выразил свои сомнения весьма красноречиво. Он дал распоряжение примагнитить мощное взрывное устройство к днищу «Мерседеса» Подосинского.

Ничего не подозревающий Геннадий Ильич сел в свою машину на переднее сиденье, рядом с шофером. Тот включил зажигание, и через секунду прогремел мощный взрыв. Шоферу снесло голову, да так аккуратно, словно опустился косой нож гильотины. Геннадий Ильич отделался нервным шоком. Едва ли не такой же шок пережили спасатели и врачи «Скорой», когда извлекли его из-под искореженных, окровавленных обломков, перепуганного, но невредимого.

А через месяц в одном из тихих московских переулков снайперская пуля сразила наповал Фому Неверующего. Разумеется, ни исполнители, ни тем более заказчик найдены не были. Вся страна знала, кто приложил руку к безвременной гибели авторитета, однако разве докажешь? Правоохранительные органы сочли, что разумней будет сидеть тихо и молчать в тряпочку.

К девяносто четвертому году стало ясно, что недоброжелатели Геннадия Ильича долго не живут. Имя Подосинского связывали с серией самых громких заказных убийств. Ни одно из них так и не было раскрыто, ибо там, где мелькала скромная тень завлаба, хороводом кружились тени таких влиятельных, таких колоссальных фигур, что у представителей компетентных органов сдавали нервы, дрожали руки, бегали глазки перед объективами телекамер.

В последние пять лет ни одно крупное событие в политической и экономической жизни страны не происходило без тайного участия Геннадия Ильича. Где кончались мифы и начиналась правда, не знал никто. Он умел очевидные грубые факты окутывать нежной дымкой тайны, а зыбким слухам придавать железную достоверность фактов.

Слетал с поста крупный правительственный чиновник – политические обозреватели многозначительным шепотом произносили заветное имя Геннадия Ильича. Выходила из игры какая-нибудь финансовая махина, сгорала банковская структура – дошлые газетчики отыскивали десятки причин, по которым ее деятельность не устраивала господина Подосинского.

В своих официальных выступлениях и интервью Геннадий Ильич никогда ничего не подтверждал и не отрицал. Он умел говорить долго, интересно, однако совершенно ни о чем. Он цитировал советских поэтов, от Светлова до Евтушенко, он философствовал, но в меру, без сложных заворотов, он острил, иногда вполне смешно. Его замечания, касающиеся злейших противников, звучали снисходительно и психологически точно. Многие пытались разгадать тайный смысл, распахнув глаза и уши, ловили всякие оговорки, намеки и полунамеки, а потом восторженно преподносили их публике в качестве собственных догадок и открытий.

Подосинский отлично разбирался в психологии восприятия. Средний человек слышит примерно семьдесят процентов чужой речи, понимает шестьдесят, а в памяти остается в лучшем случае процентов двадцать, причем значительно крепче усваивается информация косвенная, пойманная как бы случайно. Человек охотней верит зыбким слухам, чем прямой и чистой правде официальных сообщений.

Простодушную уверенность российского обывателя в том, что настоящая правда прячется где-то между строк, Подосинский использовал с поразительной ловкостью. Именно в намеках и оговорках мелькала та информация, которую требовалось вдолбить в твердолобое общественное сознание.

В течение последних двух недель Подосинский только и делал, что давал интервью. Каждая вспышка его публичной активности была чревата глобальными переменами в стране. Никто пока не знал, что именно должно произойти, но все догадывались: что-то произойдет. То ли рухнет российский рубль, который вроде бы уже стабилизировался, то ли слетит в отставку какой-нибудь огромный чиновник вместе со своим кабинетом.

Отставной полковник Харитонов начал с самой безопасной и занудной части работы – с просмотра прессы и видеокассет с записями телеинтервью за последний месяц. Он фиксировал, занося в маленький отрывной блокнотик в виде странных аббревиатур, кружков, квадратиков, стрелок и зигзагов, всякие намеки и оговорки, оброненные господином Подосинским лично, а также политическими обозревателями, про которых было достоверно известно, что они работают на Геннадия Ильича.