Качели (сборник) - Полина Дашкова

        Неведомого штата Алабама,

        Под снегом весь, как под вуалью дама,

        Сквозь снег несется с горки на заду

        В семидесятом, кажется, году.

        Лет сто назад, а может, и вчера,

        Я из сапог выскребываю льдинки.

        Он машет мне из глубины двора,

        И варежка свисает на резинке.

        Молчи, корнет, там вечность позади,

        Там темнота за каждым поворотом.

        Лишь лампочка в парадном криворотом

        Горячая, как крестик на груди.

        Опять петит. И далее – двойник,

        Романсовый, которого забыли.

        Бобровый воротник в алмазной пыли…

        Ох, этот мне бобровый воротник!

        И муфточка, и сани, и румянец,

        Усы корнета где-то у виска.

        Мне, пионерке, не носили ранец.

        Я им дралась. Весна была крепка.

        Шибала в нос, как квас и газировка.

        Сухой асфальт. Кроссовки. Стометровка.

        На улице Ермоловой свистит в ушах весь мир,

        Как соловей над речкой,

        Как паровозик, как сверчок за печкой,

        Как на дежурстве милиционетр.

        Я обгоняю всех на сантиметр.

        И вот стою у финиша одна.

        Петит окончен. Выпита до дна

        Честь двойника. О, Боже, честь девичья!

        И, позабыв про клятвы и приличья,

        Корнет слинял на огненный Кавказ.

        Тут передали музыку как раз

        Печальную откуда-то из Кельна.

        Романсовый двойник, тебе не больно

        Лежать в земле, как пузырьку в стекле,

        Как в янтаре пчеле замысловатой,

        Такой красивой и невиноватой?

        Но прошивают точки и тире

        Твою, двойник, лирическую тему,

        Как швейная машинка маркизет.

        От А до Я, или от А до Z,

        Все точки и тире долбят мне темя.

        Бобром оборотился воротник,

        Ушел в леса, завел себе бобриху,

        Но браконьеры подстрелили их,

        А вражий голос стерся и затих

        Под Пахмутову, радостну и лиху.

        Привет тебе, романсовый двойник!

        Смешно и неуютно в этом мире.

        Мне двадцать два. Мне дважды два четыре.

        Мне только век. Век короток, как миг.

1983

«Плотный жар перед закатом…»

        Плотный жар перед закатом,

        Гул волны, обрывки блюза.

        На булыжнике покатом

        Испаряется медуза.

        Город нежится в июне,

        Сытый, глянцевый, пригожий,

        Майки «Маде ин Сукхуми»,

        Груды бус и босоножек.

        Лавки, лавочки, лавчонки,

        Фото в шлапе и на фоне.

        Дух лавашный, дух перченый,

        И собаки ростом с пони.

        Кофевара взгляд миндальный,

        Полосатые подтяжки,

        Для кофейного гаданья

        Перевернутые чашки.

        Небо чисто и высоко,

        Вспыхнул день, и был таков.

        Мальчик в банку из-под сока

        Собирает светляков.

1983

Из цикла «Комната»

«Сначала было Слово. Нет, клопы…»

        Сначала было Слово. Нет, клопы

        За серобурмалиновым паласом.

        Соседка тетя Маня жарит мясо.

        На цыпочках в кладовке ходит ПЫ.

        ПЫ ходит, и ложится Мягкий знак

        На лоскутки, на Л, на лисью шапку,

        Летает моль, и лысины в меху,

        И лыжной палки вздернутая лапка,

        И лампочка лимонная вверху.

        Все мелочи, младенчества дары,

        В карманах дыры, драные коты.

        Кромешного младенчества дворы,

        Чудачества чердачной темноты.

        И что за страсть – себя припоминать

        В подробностях, пригодных для кладовки?

        Слова обноски и слова обновки

        Стократным повтореньем доконать

        До ломоты в висках, до тошноты,

        До обморока, до потери смысла.

        Такая тишь над городом повисла,

        Что слышно, как потрескивают сны,

        Как черные стволы напряжены,

        Как листья тополиные прохладны.

        Топорщится асфальт от тишины,

        И лопается лампочка в парадном.

        Мели, Емеля, подбирай слова,

        Грызи свой торопливый карандашик.

        День кончился. Душа твоя жива.

        Тебе светло и страшно до мурашек.

1984

«Маменьку сани от нас увезли…»

        Маменьку сани от нас увезли,

        Снег повалил, звали к чаю, я плакал.

        Нянино зеркало прыгнуло на пол,

        Тихо осколки светились в пыли.

        Няня крестилась, шептала: к беде!

        Папенька хмур, и теперь уж надолго.

        Маменька в шубке, конечно, продрогла,

        А на ночлег остановится где?

        Поле, да поле, да снег без конца,

        Дальше леса, а за ними столица,

        На подоконнике тень шевелится,