Царица темной реки - Александр Бушков

Ну, ответить было легко: я взял у нее карандаш и со спокойной совестью зачеркнул женщину с девочкой – женат я не был, детей у меня не имелось. Так же поступил и со следующим ее рисунком, скорее, эскизом – от башни замка скачет прочь всадник, а с башни ему машет вслед платком девушка. И здесь я ничуточки не кривил душой – никакая девушка меня дома не ждала, так уж сложилось.

Эржи лукаво улыбнулась и певуче произнесла фразу, которую я, вот чудо, понял без перевода, что-то вроде: «Офицер в походе всегда холост и одинок». Я изобразил лицом самое искреннее негодование, поднял правую руку так, словно присягал в суде (я это видел в тех же трофейных фильмах).

На ее лице появилась загадочная улыбка, она встала (я тоже поднялся, как подобает воспитанному офицеру), подошла вплотную, так, что я чувствовал ее грудь под низким вырезом платья, отороченным кружевами тонкой работы, левой ладонью легонько надавила мне на затылок, пригибая голову к вырезу (никак не могу сказать, что я сопротивлялся), а двумя пальцами правой взяла свой крестик к поднесла его к моим губам. Я понял и преспокойно поцеловал крест – будь я даже верующим, все равно никакого клятвопреступления не совершил бы – не было у меня ни жены, ни детей, и девушки, которая обещала бы ждать и писала письма, не было.

Эржи чуть отодвинулась, глядя мне в глаза неотрывно и загадочно, потом прижалась, положила мне руки на плечи и прильнула к губам так, что никаких пояснений не требовалось. Обнимая ее, я окончательно убедился, что это – живой, настоящий человек. Ну, а потом как-то само собой получилось, что мы оказались на широченной графской постели…

Если бы я еще мог понимать то, что она жарко шептала мне на ухо… Но я и так был на седьмом небе.

Потом уже, ближе к утру, когда она лежала у меня на плече, улыбчиво глядя в глаза, вдруг легонько нахмурилась и, водя указательным пальчиком у меня по шее, стала что-то очень долго и серьезно говорить, и такое впечатление – легонько рассердилась оттого, что я не понимаю. Я пошел по избитому пути: взял со столика блокнот и карандаш. Клинкет горел чуть ли не в полную силу – тогда, когда все началось, я хотел его притушить или загасить совсем, но Эржи, правильно истолковав мое движение в его сторону, удержала за рукав, махнула рукой с самым беззаботным видом: дескать, кому он мешает? (Чему я в глубине души был только рад. )

Она нарисовала на чистой страничке крест и вопросительный знак, потом ткнула пальцем в свой крестик, в мою грудь и снова – в рисунок. Я уже научился неплохо ее понимать и сразу понял, что к чему: она спрашивала, где мой крест.

Ну что тут можно было ответить? Рисунками тут не объяснишь – этак и до обеда не управишься, да и неизвестно еще, как бы она приняла то, что я – атеист. И я пошел по пути наименьшего сопротивления: уж как умел, нарисовал несущегося во весь опор всадника с саблей в руке, а рядом – преувеличенно большой крест, летящий наземь, сразу видно, оттого, что порвалась цепочка. Карьером несся в атаку, от резкого движения порвалась цепочка… Бывает.

Неловко чуточку было ее обманывать, но, в конце концов, речь шла о сущей мелочи – разное мировоззрение у разных столетий, что поделаешь. У них здесь, в Венгрии, до сих пор несметное число церквей и монастырей. У нас в последнее время в этом плане тоже наметились известные послабления, но мимо меня, закоренелого атеиста, они как-то проходили…

Все так же нахмурясь, Эржи еще что-то говорила с серьезным видом. Потом закинула руки за шею, расстегнула застежку и повесила свой крестик мне на шею. Легонько перекрестила и что-то прошептала. Я не противился – смешно было бы и глупо. Даже если кто-нибудь и увидит, насмешек не будет – многие сейчас в армии носят крестики, даже офицеры. Да и память о ней будет…

…Когда я открыл глаза, показалось сначала, что приснился длинный, чертовски схожий с реальностью сон – мало ли таких? Но тут же убедился, что все происшедшее было доподлинной явью. Портрет Эржи выглядел совершенно иначе, собственно, никакого портрета. Ни Эржи не было у стола, ни графина на столе, только два высоких бокала. Графин, наполовину пустой, стоял на столике у постели.

А вот Эржи в комнате не было, хотя постель пахла ее духами и запахами молодого здорового тела. Да и ее крестик висел у меня на шее. Значит, все было реальностью.

Я взял со столика часы (больше всего изумившие вчера Эржи – наручных восемнадцатый век еще не знал). До общего подъема оставался еще час с лишним. Сегодня я почти и не спал, но усталым себя не чувствовал. А потому в хорошем темпе оделся, затянул ремни, влез в сапоги. Куда она могла подеваться? Дверь по-прежнему оставалась запертой на массивную задвижку. Ванная? Граф в свое время провел водопровод от ближайшего озера для пущего удобства, а заодно из феодальной роскоши устроил персональную канализацию. Я вчера ночью показал Эржи, как пользоваться ванной и туалетом – но ни там, ни там ее не оказалось.

Оставалось одно – и я пошел к пейзажу. Еще издали видел, что он по-прежнему живой: листья колышутся под легким ветерком, оттуда наплывают запахи леса и травы. Под рамой белело что-то квадратное – ну да, на полу лежал мой блокнот. Я нагнулся и поднял. На странице была нарисована – моим лежавшим тут же карандашом – стрелка, указывавшая на пейзаж. Сделать это могла только Эржи. Значит, она ушла туда. В свой охотничий домик? Надолго? Кто бы сказал…

Какое-то время я стоял в нерешительности. Еще раз посмотрел на стрелку, как будто надеялся что-то из нее вычитать, сунул блокнот в карман, сел и закурил, думая, что делать дальше.

Если бы она хотела уйти тайком, ни за что не оставила бы стрелку, указывавшую, где ее искать. Значит, хотела, чтобы я знал, где она. Ну, а делать-то что? Через час сыграют подъем, и на меня навалится куча служебных забот. Но с другой стороны, у меня в распоряжении целый час…

Мелькнула догадка, и я тут же решил ее проверить. Почти пробежал к бывшему портрету, вытянул из осторожности руку, но она преспокойно прошла на ту сторону. Машинально расстегнув кобуру пистолета, откинул ближайшую портьеру. За ней не было ничего – ни деревянных панелей, ни шпалер (как назывались тогда обои), вообще ничего – словно бы стена серого, густого, неподвижного тумана, словно бы даже и не материального – такой уж у него был вид. Ничего похожего на цемент или бетон. Рукой я к нему прикасаться поостерегся – достал финку и осторожно ткнул кончиком лезвия. Оно вошло не дальше чем на полсантиметра, а потом замерло, словно что-то его не пускало. Я обошел всю невеликую комнату, отдергивал портьеры одну за другой и везде видел то же самое: от пола до потолка – стена серого, густого, неподвижного тумана. Вот стол был настоящим, деревянным, в чем я убедился, ковырнув его финкой, – и бокалы настоящие, хрустальные. Да и портьеры выглядят настоящими, по-моему, бархатные. Но за ними повсюду – непроницаемый туман. Значит, вот так выглядит здешний задний план. Дальше не пройдешь, и пытаться нечего…