Молот ведьм - Яцек Пекара

– Эх, молодежь, – сказал, – хорошо вам. А мне бы немного поспать перед нынешним праздничком, ибо после обеда на меня всегда нападает охота вздремнуть.

– И это куда как хорошо для здоровья, – поддержал я его.

– Может, и хорошо, Мордимер, может, и хорошо, – вздохнул бургграф. – Но раньше я мог три дня пить, на четвертый ехал охотиться и возвращался со знатной добычей. А теперь? Бокал-другой винца – и меня тянет на боковую. – Он помахал нам рукою на прощание и колыхающейся утиной походочкой направился к дверям.

Я заметил, что на сиденье осталось мокрое пятно. Что же он, непроизвольно обмочился? Если да, то и вправду с ним не все ладно.

Шпрингер заметил мой взгляд.

– Болеет, – пояснил негромко, – а врачей считает карой Божьей. Может, хоть вы его переубедите, мастер? Даже пиявок не дает себе поставить, а ведь пиявки вытягивают дурную кровь.

Распространенное мнение о действенности лечения пиявками было изрядно преувеличенным, однако мне не приходилось слышать, чтобы таковое лечение хоть кому-то навредило. Понятное дело, если прибегать к нему с умом. Поэтому я лишь кивнул и пообещал:

– Постараюсь.

Шпрингер уселся на сухую часть кресла, покинутого бургграфом, и засмотрелся на дерево, что росло за каменной балюстрадой.

– Вы слыхали, что есть те, кто говорит, будто никто и ни при каких обстоятельствах не должен убивать другого человека? Верите, что когда-либо, через много-много веков, никого не будут казнить?

– Верю, – ответил я после короткого раздумья. – Но только в исключительных обстоятельствах, когда в крае или провинции будет не хватать работников. Некогда я путешествовал по имперскому пограничью, там местные судьи никого не приговаривают к смерти, только к рабству. Жизнь и труд людей в тех краях слишком ценны, чтобы бессмысленно их расточать. Но мы, – усмехнулся я, – пока можем себе это позволить. Таких вот людишек у нас еще предостаточно.

– Верно, предостаточно. Даже я бы сказал: изрядный урожай. Пригодилась бы, что ли, какая-никакая война или что…

– И вырезать их к песьей бабушке, – бросил я полушутя-полусерьезно и сплюнул за балюстраду.

– Говорят, император поведет армию на Палатинат, – сказал он. – Полагаете, это правда?

Ваш нижайший слуга не плавал в столь глубоких водах политики, но трудно было не знать, что молодой, едва-едва коронованный властитель грезит военной славой. А война с еретическим Палатинатом была чрезвычайно притягательна, поскольку, во-первых, принятая там вера была отвратительна, во-вторых, в тамошних богатых городах ожидала изрядная добыча. Но палатин Дюваррье не был ни глупцом, ни трусом: он превратил свои земли в одну большую крепость, вооружил и обучил городскую милицию… Пожалуй, только наши феодалы все еще не верили, что городская голытьба сумеет противостоять тяжеловооруженному рыцарству. Я же позволял себе иметь несколько отличное мнение по этому вопросу, но не спешил делиться им с окружающими.

– Кто знает? – ответил я. – Может, и вправду пришло время нести пламень истинной, святой веры…

– Ну-у… – произнес Шпрингер, и трудно было не услышать сомнение в его голосе.

Я мысленно усмехнулся. Советник Линде был рассудительным и опытным человеком. Ему было доподлинно известно, что пламень веры всегда связан с неудобствами и опасностью лишиться жизни. Особенно когда речь о том, чтобы поджечь тем пламенем владения кого-то вроде Дюваррье, не склонного к шуткам и слишком серьезно относящегося к еретической своей вере. В общем-то, в Палатинате тоже сжигали еретиков и ведьм, точно так же, как и у нас, только этим занимались не выученные инквизиторы, но ловцы ведьм. И сообщество сие, говоря откровенно, было чрезвычайно подлое.

– Если позволите, пойду подремлю часок, – сказал я, поднимаясь. – А то ведь, зная господина бургграфа, стоит поберечь силы для вечера.

Шпрингер лукаво рассмеялся.

– О, да. Будут сражения борцов и травля медведя псами. А еще нам споет сама Златовласая Рита – она как раз путешествует в Хез и задержалась в Биарритце на несколько ночей…

– Просветите меня, пожалуйста, – прервал я его.

– Златовласая Рита, – повторил он удивленно. – Вы не слышали, мастер? Баллады о прекрасной Изольде? Это ведь она – автор!

– Саму балладу я слышал. Но имя автора как-то выпало из памяти.

– Ну так будет повод с ней познакомиться, – подморгнул он заговорщицки. – А там есть на чем отдохнуть глазу. Да сами увидите.

* * *

Толпа собралась на площади еще с полудня, а городская стража охраняла подступы к эшафоту и виселице. Все больше жаждущих зрелища горожан приходилось отгонять палками, но толпа не была агрессивной – лишь преисполненной энтузиазма, подкрепленного немалым количеством вина и пива.

Шпрингер не погрешил против истины: Рита и вправду была прекрасна. И неудивительно, что прозывалась Златовласой: ее светлые густые косы, сейчас умело уложенные, спадали почти до пояса. Одета она была в зеленое шелковое платье с высоким воротом, а в ложбинке меж высокими грудьми блестел скромный кулон с небольшим рубином. Рита была очень высока, почти с меня ростом, но – вот странно – производила впечатление хрупкой и изящной. На алебастрово-светлом лице – глаза цвета хмурого неба. Смотрели они умно и внимательно. Наверняка Рита была шпионкой, и, принимая во внимание ее красоту, шпионкой умелой. Мне вот только было интересно, задержалась ли она в Биарритце случайно или исполняла здесь некую миссию. Впрочем, скорее – первое, поскольку непросто было вообразить, что сей город для кого-то столь важен, чтобы посылать сюда эту сияющую красу. А кому служила? Бог мой, да наверняка любому, кто мог хорошо заплатить.

Бургграф лично выложил для нее сиденье шелковыми подушками и придержал под локоток, когда усаживалась. Рита лучисто усмехнулась ему. И нужно признать, улыбка ее была прекрасной, под стать ей самой, зубы же – белыми и ровнехонькими.

– Начинаем, – хлопнул в ладони Линде и подал знак трубачам.

Тревожный звук труб заставил толпу притихнуть. Помощник палача сорвал темную ткань, что до поры скрывала осужденного. Чернь завыла, а стражники у помоста сомкнули ряды.

Преступник поднялся с досок эшафота. Был он высоким плечистым мужчиной со смуглым лицом и седоватыми длинными волосами. Сейчас из одежды на нем оставался лишь серый покаянный мешок с отверстиями для рук и головы.