Молот ведьм - Яцек Пекара

– Может, это чудо? – спросил Шпрингер, будто подслушав мои мысли.

– Чудо – то, что солнце встает утром и заходит вечером. Чудо случается ежедневно во время святой мессы, – ответил я. – Но не спешите называть чудом нечто, что может оказаться лишь случайностью.

– А разве не Господь управляет случайностями? – быстро спросила Рита.

– Господь управляет всем, – ответил я, склонившись к ней. – Но подумайте: даже если Он приказал веревке оборваться, то этому может быть много объяснений. Скажем, это случилось, чтобы мы, вопреки всему, покорно исполняли закон, согласно с Писанием: «Любите справедливость, судьи земли» [9 - Книга Премудрости Соломона, 1: 1. ]. Разве сие Божье повеление не важнее достойного сожаления случая с оборванной веревкой? Разве нельзя предположить, что Господь именно так проверяет нашу веру в справедливость и следит за тем, сумеем ли мы ее защитить?

– Значит, повесить его? – спросил понуро бургграф.

– А если, – ответил я, – Бог дает знак: «Сей человек невиновен»? Или даже так: «Сей человек виновен, однако же Я предназначил его для высшей цели и хочу, чтобы жил он во Славу Мою»?

– Вы, мастер, меня удивляете, – сказал бургграф, минуту помолчав.

Я даже не улыбнулся. Он почувствовал лишь привкус того, с чем нам, инквизиторам, приходится иметь дело ежедневно. Притом – чрезвычайно ясно понимая, что никогда не угадаем мы Божьих помыслов. Ну что же, мой Ангел когда-то сказал: все мы виновны, и вопрос лишь во времени наказания и в его величине. И я истово надеялся, что мое время наступит не скоро, а наказание окажется не столь уж суровым. Но помните, что вину можно отыскать в любой мысли, в любом поступке, в любом начинании.

– Выходит, один к двум, что выбор будет верен? – спросил Шпрингер.

«А если один к одному, что – окажется плох? » – хотел я сказать ему, но сдержался. Не был склонен вести теологические споры, сознавая к тому же, что Господь сотворил меня не в качестве мозга, но лишь орудия. Я только осмеливался питать надежду, что сим послужу его планам.

– Вешайте! – крикнула пискляво Рита, и бургграф вздрогнул, будто в него воткнули иглу.

Встал, поднял руку, и на площади снова воцарилась тишина.

– Уважаемые горожане, – сказал. – Прозрите умом и сердцем: сумел бы я объяснить такое вот семьям погибших? Чем бы оправдал свою милость перед отцами, братьями и матерями тех несчастных девиц? Что сказали бы они, увидав, как преступник свободно разгуливает под солнцем? Так пусть же свершится закон, – возвысил он голос. – Вешайте!

Златорукий альтенбургский самородок просиял. Он получил возможность исправить впечатление от неудавшейся экзекуции и надеялся, что ошибку ему простят. Кивнул помощникам: те подхватили осужденного под руки. Конечно, пришлось сменить веревку, и это заняло некоторое время. Палач проверил ее с еще большим тщанием, чем в прошлый раз. Каждое волоконце осматривал столь внимательно и столь истово, будто ласкал любимую.

И все же – вы ведь уже не удивитесь, милые мои? – веревка оборвалась снова. Еще быстрее, чем в прошлый раз. Палач, пораженный, так и сел на эшафоте и спрятал лицо в ладонях, а по площади разлилась испуганная тишина, которую нарушали лишь хрип и кашель лежавшего навзничь несостоявшегося висельника.

– Опаньки, – сказал Шпрингер и, кажется, испугался собственного голоса, потому как быстро опустил голову.

Слова эти очень точно описывали случившееся. Мне хотелось смеяться, и вместе с тем я был удивлен, ибо впервые стал свидетелем столь необычного происшествия во время казни. Не было и следа обмана. Преступник из Биарритца обладал проклятущим, огромным, небывалым везением. Или же здесь случилось чудо.

Только, видите ли, нужно было еще разобраться, кто подавал сей чудесный знак. А все могло оказаться не таким уж простым: известно ведь, сколь велика сила Зла и к каким изобретательным коварствам прибегает Сатана, чтобы смутить сердца набожных агнцев.

– Сие Перст Божий! [10 - Исх. 8: 19. ] – выкрикнул кто-то из толпы слова Писания.

Несколько человек, главным образом из тех, что стояли перед эшафотом, пали на колени и принялись молиться вслух. Бабища в цветном платке пищала тонким отчаянным голосом, воздев руки. Некий старец громко клялся более не грешить. Учитывая возраст и внешний вид клянущегося, не думаю, что обещание было бы трудно сдержать. Между тем дело принимало скверный оборот. Мне была хорошо видна группка людей, ошеломленных и стоявших в понуром молчании. Я догадывался, что это – семьи убитых девушек. Среди них – несколько крепких мужчин, и я был уверен, что все они вооружены. На площади теперь запросто могло дойти до кровопролития, и тогда ничто не удержало бы мещан от попытки устроить в городе беспорядки.

«Вот же зрелище организовал себе бургграф», – подумал я злорадно, но при этом и обеспокоенно. Особенно учитывая, что Шпрингер наконец опомнился и нервно подозвал офицеров стражи. Я также заметил, что арбалетчики на стенах теперь целились в толпу. Нужно было что-то предпринять, ибо бездействие властей могло подтолкнуть людей к бунту. Но Линде лишь глупо пялился на происходившее, и я не думал, будто он способен что-либо предпринять. Поэтому вашему покорному слуге пришлось взять дело в свои руки. Вопреки сильнейшему желанию оставаться в тени и обойтись без участия в достойном сожаления балагане – я встал.

Но не успел даже рта раскрыть, как раздался крик Риты:

– Здесь Зло! – завопила она пронзительным голосом, от которого и зеркало бы треснуло. – Не дайте ему победить, честной народ! Глядите! – подняла руку, и закатное солнце засияло меж ее белыми пальцами. – Дьявол сошел меж нас и оборвал когтями веревку. Не чуете разве смрада серы? !

Толпа неуверенно загудела, а некоторые из коленопреклоненных даже поднялись на ноги, нервно оглядываясь, словно дьявол мог в любой миг предстать пред ними в столпе серного дыма.

– Видел дьявола! – рыкнул мужчина, что стоял подле группки хмурых горожан. – Оборвал веревку и улетел в небо!

– И я видел! – быстро смекнул, что к чему, его товарищ.

– Молитесь! – Я скривился, поскольку Рита стояла недалеко от меня: думал, что моя барабанная перепонка попросту лопнет. – Отче наш, сущий на небесах…

И, о чудо, толпа сперва неохотно, но подхватила молитву. В голосе певицы было нечто захватывающее, а ее высокая, светлая фигурка, перегнувшаяся через балюстраду ложи, не могла не впечатлить толпу. Группка хмурых мужчин громко и с чувством повторяла слова молитвы вслед за Ритой. Особенно же громко они вопили: «.. и дай нам силу не простить обидчиков наших».