Когда завтра настанет вновь - Евгения Сафонова

Она кивает – едва заметно, но с таким удовлетворением, будто её наконец отпустило то, что терзало уже давно.

– Мы бессмертны, но это не единственное, отчего нам нет нужды в музеях, – произносит сид, словно они всё это время говорили на тему, начатую ещё на аллее. – Наш мир не меняется. Не так, как ваш. Я узрел сегодня, какими разными были людские города в прошлом столетии и в этом. Технологии… всё дело, верно, в них? Или в вас? – Он смотрит на собеседницу столь пристально, словно подсказка скрыта в её лице. – Жизни ваши коротки, и вы не можете тратить время на такие мелочи, как ткать себе одежду, греть воду, разводить огонь в очагах… охотиться на дичь, а не получать её готовой. Чтобы не расходовать минуты и часы попусту, вам приходится неустанно двигаться вперёд, изобретая машины, что сделают ваше существование проще.

– А вы всё делаете руками? Даже знать?

– У нас нет знати и бедняков. Главный наш слуга – магия. И духи – саламандры, ундины и сильфы, что похожи на мерцающие тени, отражённые в воде. Но даже Благая Королева не считает зазорным ткать рубашки своему королю и обращать мягкую паутину в шёлк своих платьев. Прислуживать ей за столом или приготовить её обед для любого из её свиты – не обязанность, но величайшая честь. Нам достаточно спеть дереву, чтобы оно загорелось, и попросить воду, чтобы она стала тёплой. Но в вашем мире такое, должно быть, всё равно бы не вышло… в нём работает лишь ваша магия.

– Почему?

– Железо. Вы окружили себя железом.

– Но у нас очень мало железа. И чугуна, и стали… по крайней мере, там, где их можно коснуться. Я думала, вам только они вредят. – В её лице расцветает смущение, словно девушке неудобно, что родной мир, в отличие от неё, не столь радушен к гостю из Дивной Страны. – Мы стараемся использовать медь, алюминий, свинец… Низших фейри железо ведь тоже обжигает, а они здесь повсюду. Не будешь же делать всё только для людей.

– Железо жжёт нас огнём, это верно. Но дело не в том. Для нас весь мир звучит, поёт, как музыка, и у каждой стихии – своя песня. Достаточно подхватить её мотив, и она подчинится тебе. Такова наша магия… истинная магия. Лишь железо молчит, и даже примесь его, невидимая глазу, обрывает чужую песню. Его бесполезно просить о чём-либо: оно безжалостно и глухо, а потому мир ваш – как та музыка, которая звучит сейчас, и петь в нём тщетно. – Он кивает наверх, будто над их головами или у крыши, разрисованной под облачное небо, можно увидеть механические ноты, звонким металлом разливающиеся в воздухе. – Впрочем, ни люди, ни низшие фейри истинной магией не владеют, и нет ничего удивительного в том, что вы предпочли железо и технологии.

Девушка сидит, держась ладонями за медный столб, колышущий лошадку под ней вверх и вниз. Она смотрит на профиль сида, тонкий, словно карандашный росчерк; мир за его лицом плывёт, размываясь в дымке жары и головокружения.

– Странный он, ваш мир… Чужой, непривычный, неудобный. Не для нас. Но его жители… вы, люди… вы меня восхитили. И мир ваш удивителен, как вы сами. – Когда Коул вновь поворачивает голову к своей спутнице, в его взгляде светится неотражённое солнце. – Вы такие хрупкие. Ваш век так недолог. Вы летите от рождения до смерти падающими звёздами, но за свою короткую жизнь свершаете столько, сколько иные фейри и представить не могут, и прокладываете дорогу к иному, собственному бессмертию. Память предков, что вы бережёте, творения, что вы оставляете после себя, знания, что вы передаёте из поколения в поколение… Это живёт в вас, таким образом не умирая. Может, потому люди, которые наведывались на Эмайн Аблах, и возвращались порой в Харлер много позже? Мы застыли в вечном безвременье, а вы… Время здесь никогда не стоит на месте – оно без устали идёт вперёд вместе с вами.

Она невесело улыбается – одновременно с тем, как стихает музыка и карусель тормозит, заходя на последний круг.

– Забавно. Всегда думала, что сиды считают нас ничтожествами.

– Если б кто-то из моих сородичей назвал вас ничтожеством, он поплатился бы за это так дорого, что до конца вечности едва ли осмелился бы сказать о смертных дурное.

Её улыбка переходит в усмешку.

– Странное чувство, – говорит она. – Ты всего три дня как мне на голову свалился. Мы с тобой из абсолютно разных миров. Но иногда мне кажется, что я тебя всю жизнь знаю. Будто ты – старый друг, с которым мы ещё в одной песочнице играли. Вот видишь… я даже говорю тебе это, хотя должна, по идее, свои мысли держать при себе. И с чего вдруг?

Сид отвечает ей одним лишь долгим взглядом, и пару секунд они смотрят друг на друга, не замечая, что мир вокруг уже перестал кружиться.

Затем, подчиняясь окрику карусельщика, девушка встряхивает головой – и соскакивает со своей лошадки, оставляя Коула смотреть ей в спину.

– Та истинная магия, о которой ты говорил, – произносит она, когда сид нагоняет её на центральной аллее парка, тянущейся под деревьями к площади впереди, где пенятся и искрятся на свету воды фонтана, – звучит интересно. Жаль, что нельзя посмотреть.

– Отчего же нельзя? Нужно только место подальше от города. Подобное тому лесу, где я встретил вас.

– Правда? Тогда можешь… однажды… показать мне что-нибудь? Хотя бы безобидный фокус?

– Когда придёт время, буду к вашим услугам.

– А когда оно придёт, видимо, ты решишь сам?

Коул ничего не говорит. Лишь улыбка его в который раз отвечает ей без слов. И пока они идут по широкой аллее, поросшей дубами и буками, мимо прохожих, старательно глядящих сквозь них, даже слух фейри едва смог бы разобрать досадливое девичье бормотание:

– И почему мне попался такой невыносимый гость…

Нынешнее время

Продавец камней смотрел на меня снизу вверх, стоя на одном колене в летней ночи, но я только хмурилась.

Ни красивые жесты, ни красивые слова о даме в беде не могли купить моё доверие. Тем более сейчас.