Невеста Обалуайе - Анастасия Туманова

– Ну, вот. Вы этого хотели, дона Энграсия? Что же теперь?

Темнота молчала. Рокки покачал головой. Снова поддёрнул полупустую сумку и, чуть ссутулившись, не спеша зашагал по автостраде на север. За ним по залитой голубым светом дороге бежала длинная тень.

«Малышка, Обинья! Радость моя, иди! Иди! Поднимайся, девочка, и ничего не бойся! » – звал голос бабушки. Поднимаясь по старой лестнице на чердак, Оба [8 - Оба – ориша «неспокойной воды», олицетворение мужского начала в женщинах, женской физической силы. Одна из жён Шанго. ] слышала хлопанье больших крыльев – ближе, ближе… Птичьи крики отдавались в ушах, пробиваясь сквозь тревожный барабанный бой. Невидимые птицы носились над самой головой, сквозняк шевелил волосы Оба, но она упрямо продолжала подниматься по скрипучим ступенькам – вверх, вверх…

Это была знакомая лестница дома Оба в Бротасе [9 - Бротас – район в Баии (Сан-Салвадор-да-Баия), один из самых криминальных в городе. ]. Дом был старый, колониальных времён, каких ещё оставалось немало в Баии. Он был полон переходов, лестниц, узких окон, сломанных ступеней и отсыревших пятен лишайника на стенах. Что-то тихо, упорно царапалось в слуховое окно. Мягкие крылья скользили по пыльному стеклу. От страха отнимались ноги, но голос бабушки звал, и Оба продолжала путь.

В дальнем углу чердака стоял шкаф. Зимние дожди, просачиваясь сквозь битую черепицу на крыше, каждый сезон заливали его водой. Шкаф рассохся, покосился, осел. В нём нашли пристанище пауки, гекконы, богомолы, сороконожки и куча ползучих тварей, имён которых Оба даже не знала. И понятия не имела, почему сейчас ей так отчаянно нужно открыть этот старый шкаф. Луна ударила в лицо, как автоматная очередь, когда Оба потянула на себя полуоторванную дверцу. Та открылась с пронзительным скрипом – и целая стая больших цапель с пронзительными воплями вылетела из шкафа, сбив молодую женщину с ног. Закричав, Оба кинулась прочь, упала, покатилась вниз по лестнице…

…и села в постели с бешено колотящимся сердцем. Никаких птиц, никакого шкафа не было. В окно смотрела жёлтая, как разрезанное манго, луна баиянской ночи. Она уже бледнела, и крыши Города Всех Святых тускло блестели в меркнущем свете. Близилось утро, и Оба, отдышавшись, решила, что снова ложиться и пытаться уснуть – пустая затея.

Одевшись, она спустилась в кухню ресторана. Поразмыслив, решила наделать акараже: приготовление еды всегда успокаивало Оба и помогало собраться с мыслями. Зашумела вода в раковине, огромная кастрюля бухнулась на плиту, с шуршанием посыпались в таз креветки, остро запахло водорослями – и от привычных запахов Оба сразу же стало легче. На спинке стула висела синяя футболка Огуна: он чинил в ней бойлер перед своим отъездом в Рио. Футболка была грязной и разорванной под мышкой, но Огун надевал её только вчера, и ткань ещё хранила его запах. Оба натянула огромную футболку на себя прямо поверх платья. Подумала, что ведёт себя как героиня дешёвого сериала, улыбнулась и достала банку с кофейными зёрнами.

Когда первые лучи коснулись подоконника, Оба уже выпила первую чашку кофе и священнодействовала над раскалённой плитой. В огромной сковороде пеклись тапиоковые блинчики, в серебристой ёмкости дожидалось перетёртое фасолевое тесто. Коралловая, присыпанная ароматным песком специй груда пожаренных креветок высилась в керамической миске. Испечённые на скорую руку сладкие пирожки с жойябадой [10 - Жойябада – джем из гуявы. ] остывали на огромном противне. Большой кофейник был полон. Оба знала: и пяти минут не пройдёт, как кто-нибудь…

– Эй, Обинья! Обинья! У тебя ещё закрыто? – У кромки тротуара перед рестораном затормозила красная «тойота». Из-за руля выбралась Йанса [11 - Йанса – ориша ветров и ураганов, также хозяйка эгунов – духов мёртвых. Одна из жён Шанго. ] – тёмная мулатка лет двадцати семи в джинсах и камуфляжной майке – худощавая, мускулистая, с небольшой крепкой грудью. Длинные, собранные в хвост афрокосички Йанса были унизаны красными и коричневыми терере [12 - Терере – бусинки для украшения афрокосичек. ]. Жёлтые, как у ягуара, глаза бывшего сержанта мотопехотного корпуса «Планалто» смотрели сумрачно.

– Закрыто, но кофе уже готов, – свесившись в окно, улыбнулась Оба. – Я знаю, ты любишь горячий, так что поднимайся сюда!

– Чем у тебя воняет? – спросила Йанса, едва перешагнув порог кухни.

– Что-то сгорело? – ужаснулась Оба, машинально оглядываясь на плиту.

– Это не еда. – Йанса снова потянула носом. – Это аше [13 - Аше – внутренняя энергия, динамическая сила, аналог душевной мощи в кандомбле. ]! Что ты вытворяла здесь ночью?

– Ничего… – Оба запнулась. Йанса бросила на неё короткий взгляд. Поставив посреди кухни стул, по-мужски оседлала его и приказала:

– Рассказывай, Обинья.

…– Ты говорила о своих снах полковнику? – медленно спросила Йанса, когда Оба умолкла.

– Нет, Огун ничего не знает. Незачем волновать его по пустякам.

– «Пустякам»? – подняла брови Йанса. Рубиновая капелька в крыле её носа угрожающе блеснула. – Да дона Энграсия в гробу бы перевернулась, если бы услышала это! Родная бабка приходит к ней раз за разом – а эта курица лишь отмахивается: «Пустяки»! Где уважение? В конце концов, ты ориша, или нет? ! Только в снах мы видим судьбу! Только в снах открывается наше ори [14 - Ори – сознание и подсознание, мышление, внутренний мир человека в кандомбле. ]! И как ещё прикажешь эгунам [15 - Эгуны – духи предков. ] говорить с тобой? Почему я должна тебе в шесть утра объяснять элементарные вещи? ! Та-ак… Где этот проклятый шкаф? Ты хотя бы заглянула в него?

– Нет, – удручённо созналась Оба. – Я боялась.

Йанса встала и решительно двинулась к дверям.

– Подожди! Я с тобой! Йанса, может быть… Может, лучше не надо?

– Если боишься, принеси мне автомат из машины!

– Никакой пальбы в моём ресторане! – всполошилась Оба. – У меня приличное заведение! Ты распугаешь всех клиентов! И вообще, сколько можно возить с собой «узи»? Тебя знает вся Баия, ты мастер капоэйры [16 - Капоэйра – борьба-танец с элементами акробатики, популярный в Бразилии. ], кто рискнёт напасть на тебя?

– Это же Бротас, Обинья, здесь всё может быть… – Голос Йанса доносился уже с лестницы. Оба вздохнула и поплелась следом, на всякий случай прикоснувшись к ритуальному ножу Огуна, висевшему на стене.

В золотистом луче света, падающем в слуховое окно, плясали пылинки. Пахло сыростью. На потолке, прямо над шкафом, темнело влажное, заросшее лишайниками пятно.