Японский парфюмер - Инна Бачинская

– А разве туда детей пускают? И вообще при чем тут дети?

– Дети ни при чем. Сегодня мы обсуждаем развлечения для взрослых.

– А давайте в следующий раз обсудим подпольные дома терпимости, – ехидно предложил еще один, – тоже развлечение и тоже для взрослых!

– У нас маленькая рекламная пауза! – поспешно объявил Сева.

Я допила кофе и выключила радио. Тоска. Да и ночной кошмар не дает покоя. Женщиа без лица… Меня передергивает.

За окном – туман, промозглость и сумеречность. Мир накрыт мокрой подушкой. Солнце наверху едва угадывается… как тусклая серебрянная монетка на дне колодца.

Погода как из романов о комиссаре Мегрэ.

«Комиссар Мегрэ, в тяжелом длинном пальто, впитавшем всю влагу парижского беспросветно-дождливого осеннего дня, входит в кабачок «Четыре мушкетера», что на Рю де Плесси-Мусси-Кусси, и заказывает кружку анисовой водки. Достает из кармана громадный клетчатый носовой платок, разворачивает и оглушительно сморкается…»

И так далее.

* * *

Знакомый дом. Утренняя серость так и не рассеялась. Верхние этажи тонут в тумане. Я прошла мимо пустой скамейки, на которой старый актер развлекал меня стихами. Вечность назад. Вчера.

Набирала код. Поднялась на последний этаж. Остановилась перед знакомой дверью. Достаю из сумочки ключ. Я и техника – вещи несовместные. В моих руках ничего не хочет работать – от мобильных телефонов до ключей. Тем более чужих. Открыла! Вошла. Знакомый слабый аромат сушеных трав, тепло и особая тишина пустой квартиры, усиленная осознанием того, что это чужой дом…

В комнате было сумрачно и печально. За стеклянной стеной – пелена тумана, в центре – сгусток блеклого болезненного солнца. С высоты птичьего полета угадывался змеиный извив реки, но ни деревень на противоположном берегу, ни леса было не видно. Мир тонул в миражной белесости. Декорации из ночного кошмара. Но действующее лицо лишь одно – я. Женщины-птицы нет. Постояв у окна и физически ощутив сырость и неуют осеннего дня, я скомандовала себе: вперед!

С чего же начать? С чего начинают сыщики в романах? Перво-наперво – осматриваются орлиным взором. Можно прищуриться – подталкивает воображение. Можно почесаться. Затем подходят к письменному столу, выдвигают ящики, просматривают бумаги, пробегают пальцами внутри ящиков в поисках тайника и, как правило, находят. Только нужно представить себе, что именно ты хочешь найти.

– Ну-с, и что же мы ищем? – вылез Каспар.

– Не знаю.

– У тебя, как у всякого уважающего себя детектива, должна быть гипотеза или рабочая версия.

– Рабочая версия есть. Даже две. Первая. Елена покончила жизнь самоубийством. Проводила мужа, прошлась по магазинам, вернулась домой, нагруженная покупками, сварила кофе, поужинала, вымыла посуду, приняла яд, который держала завернутым в листок из блокнота, запила апельсиновым соком, легла в кровать и умерла.

И не оставила ни строчки, ни полстрочки, которые пишут обычно… решившись. В состоянии истерики, страха, безнадежности, пытаясь объяснить или оправдаться. Или оградить своих близких от подозрений в убийстве.

Что же это? Жестокость? Желание отомстить? Кому? Нетрудно догадаться! Может, она узнала о том, что у Ситникова есть любовница… Тогда тем более оправдан прощальный упрек. Что-нибудь вроде: «Я не могу вынести твоей измены! !» Или: «Будь проклят! !»

Не то. Мелодрама, дешевка. Кто сейчас кончает самоубийством из ревности? Да и что она могла узнать? Допустим, увидела их вместе, ну и что? Подошла бы, Ситников представил бы их друг дружке… такой не растеряется в критической ситуации! Милая и простодушная, сказал о ней старый актер. Лапочка, сказал Добродеев. Обмануть такую милую и простодушную – пара пустяков. Это моя коллега, соврал бы Ситников, и всего делов-то. Что же заставило ее… что случилось?

Была депрессия после смерти сестры, но потом она пришла в себя, повеселела и даже стала заговаривать о работе.

Версия два. Убийство. А мотив? В каком-то из романов Агаты Кристи детектив Эркюль Пуаро рассуждает о мотивах преступления. Деньги, страх, месть, ненависть, несчастная любовь… Выбор велик.

Если Елену убили… Если! То каков мотив?

Деньги? Нет, нет и нет! Месть? За что? Ненависть? Несчастная любовь? Страх? Возможно, кто-то боялся ее до такой степени, что… А вот это интересно, что-то в этом есть. Домоседка, не имеющая подруг, не работающая, не очень умная – кому она перешла дорогу? Ее боялись. И она боялась! Она боялась за свою жизнь. Она знала… Она пришла ко мне за несколько дней до смерти, потому что боялась. Кого? Чего? Почему она не поговорила с мужем? Не доверяла?

Я совершенно забыла о времени и взрогнула, когда где-то в глубине квартиры стали бить часы. Тоскливое эхо заметалось в гулком пустом пространстве. Я по-ежилась. Не привыкла я бывать в чужих квартирах в отсутствие хозяев. Все здесь казалось мне враждебным…

Я решительно поднялась. Ряд дверей вдоль коридора. Я открыла первую – большой письменный стол, плоский монитор компьютера, по стенам – стеллажи с книгами. Кабинет хозяина. Солидная мебель для понимающих людей с деньгами. Кожаное кресло, кожаный диван, смятые простыни. Значит ли это, что хозяин спит в кабинете? Почему же он спит в кабинете? Непонятно. Простор для фантазии. Хотя какая там фантазия. Мужчина спит в кабинете лишь в одном случае – когда ему одному лучше, чем в супружеской постели. Даже сейчас, когда супруги уже нет… Информация к размышлению.

Маленькая уютная комната со скошенным потолком. Здесь царит полумрак. Белые стены кажутся голубоватыми. Тяжелые темно-желтые портьеры задернуты. Я тяну за витой шнур, и ткань тяжело уползает в стороны. Становится светлее. Похоже, никто с тех пор сюда не заходил… везде пыль… В центре просторной комнаты – узкая кровать неполированного дерева, тяжелое тканое покрывало, густо-желтое, в тон портьерам. Пушистый коврик, черная с белым шкурка козленка. Спальня хозяйки. У супругов, оказывается, были разные спальни. Возможно, Ситников храпит. Шкаф во всю стену напротив окна, десятка два изящных латунных ручек. Комод на изогнутых высоких ножках, антик; на центральном выпуклом ящике наивная пасторальная сцена: беззаботный пастушок со свирелью и его юная подружка в кринолинах.

Маленький туалетный столик с зеркалом-триптихом. На нем коробочки, шкатулочки, букетик засушенных цветов в малахитовом кувшинчике, разноцветные стеклянные зверушки – красный носорог, зеленая лягушка, синий страус, черно-белая панда, лиловый бизон.

Две фотографии, в серебряной и деревянной рамках. На одной – Елена и Ситников на фоне зимнего леса или сада: видны деревья и кусты, пригнувшиеся под тяжестью снега. Елена – в легкой светлой шубке, черные волосы красиво рассыпаны по плечам. Ситников – в распахнутом коротком пальто, клетчатый шарф небрежно выбивается из-под воротника. Они держатся за руки, смеются и смотрят прямо в объектив. Спуск нажат, птичка вылетела и мгновение остановилось. Изображение слегка кривое, по диагонали, что вряд ли отвечало замыслу автора. Но не это было главным, а то, что, глядя на эту фотографию, хотелось улыбнуться. Они были такими счастливыми…