Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская

Астахов пожал плечами.

– И что теперь? – спросил Савелий.

– Теперь Николай будет искать украденные вещи и картины. Пройдется по скупкам, озадачит своих агентов. Проверит связи Краснухина. Допросит его службу безопасности – они должны знать, с кем путался хозяин. Займется телефонными разговорами покойного, мобильником и бумагами. Восстановит по минутам его последние дни. Ведь как-то же общался он с таинственной незнакомкой. Побеседует с секретаршей и еще раз с референтом. А также с женой. Проверит ее связи, поспрашивает насчет семейных отношений. Обычная сыскная рутина, Савелий. Та, о которой не пишут в романах. Потому что это никому не интересно. Вот так. А интересно другое…

– Что? – выдохнул Савелий.

– Все та же дверь! Почему преступник, уходя, не захлопнул ее? Почему оставил открытым сейф? Зачем вымыл бокал и поставил в сервант? При открытой двери не вижу в этом смысла.

– Я не… понимаю, – сказал Савелий, волнуясь. – Это ведь… такие мелочи… и бокал, и дверь. Я бы и внимания не обратил… Тем более на нем не было отпечатков пальцев. Как вообще пришло в голову… это… искать второй бокал? А про дверь он мог просто забыть… Я тоже забываю запирать… иногда.

– Бокал стали искать, когда предположили, что он пил не один, – объяснил капитан. – В нашем деле, Савелий, важна любая мелочь. А дверь… Поверь мне, Краснухин не только запирал дверь, но еще и замки проверял по десять раз. А почему преступник не закрыл… Не знаю. Спроси у Федьки. У него есть готовая теория, зачем. Он тебе подведет базу.

– А какая разница? Ну не закрыл, и что? Я совсем запутался, – признался Савелий. – Может, просто забыл?

– Э, нет! Незапертая дверь – это знак! – значительно произнес Федор. – Подумай сам, Савелий…

– Не понял! – удивился капитан. – Какой еще знак?

– Убийца подбрасывает улики, он играет. Он убрал бокал, прекрасно зная, что его найдут, но оставил открытой дверь…

– Что значит играет? – изумился Савелий.

– Мне тоже интересно, на хрен? – присоединился к нему капитан.

Федор медлил с ответом, подогревая интерес аудитории. Насладившись эффектом от своих слов, он сказал:

– Это вызов! Он не боится и не заметает следы. Он уверен, что обставит вас. Для него это игра!

Савелий и Астахов обалдело смотрели на Федора.

– Надеюсь, это шутка? – опомнился наконец Астахов.

– Конечно, шутка! Я пошутил. Так, мысли вслух. Не обращайте внимания.

– Доехала благополучно, целую, твоя крыша, как говорит моя Ирка, – сказал капитан. – Знаешь, Федор, я думаю, ты правильно сделал, что подался в философы. Я вообще не понимаю, как эта наука в принципе могла до тебя существовать.

– Я тоже не понимаю, – скромно признался Федор. – Кстати, на кладбище я обратил внимание на мужчину… Здоровенный парень, небритый, плохо одет – слишком тепло, не по сезону. Явно вернулся из заключения, таких за версту видно. Сидел на скамейке у двойной могилы, возможно, родителей…

– Ну и что? – капитан настороженно смотрел на Федора.

– А то, что я увидел его еще раз, когда мы через полчаса вернулись на то же место. Савелий, как Ариадна, три часа таскал меня по кладбищу.

– Какая еще Ариадна? – спросил подозрительно Астахов.

– Одна греческая девушка, которая пряла нитки и дарила клубки знакомым мужчинам. Да, так вот, увидел я его еще раз… неподалеку от того же места…

– А я никого не видел, – сказал Савелий.

– Ты был занят, – ответил Федор. – Искал тропу. А я, в отличие от тебя, смотрел по сторонам. И увидел.

– А при чем тут… этот человек? – пробормотал Зотов, присматриваясь к Федору, который, как ему казалось, весь вечер вел себя неадекватно.

– А то, мой друг Савелий, что он стоял уже у другой могилы, и выражение лица у него было такое… как будто он увидел привидение.

– А чья могила? – спросил Николай, невольно заинтересовавшись.

– Женщины по имени Максимова Ольга, отчество я прочитать не смог, помешала ветка. Скромный черный обелиск, крест. Женщина молодая, судя по фотографии на медальоне…

– Ну и что?

– Не знаю, – Федор пожал плечами. – Но уж очень выражение лица у него было… перевернутое!

– Какое? – удивился Савелий.

– Перевернутое. Потрясенное. Как у человека, увидевшего призрак.

Капитан застонал. Ему уже надоела кладбищенская тематика.

– Предлагаю тост за дружбу и взаимопонимание! – сказал он как припечатал. – Сколько можно про покойников?

Глава 5

Отчий дом

Павел Максимов расплатился с частником, который с облегчением рванул прочь так, что только шины заскрипели. Через минуту шум мотора растворился в глубокой тишине Посадовки, где Павел не был целую вечность. Где-то залаял потревоженный пес, и снова стало тихо. Здесь было холоднее, чем в городе. Неярко горел фонарь у продуктового магазина, облик которого не изменился за прошедшее время, разве что появились в витрине разноцветные импортные упаковки да бутылки кока-колы.

Он постоял посреди площади, привыкая. Глубоко вдыхал холодный воздух. Если в городе накрапывал мелкий дождь, то здесь, видимо, прошел ливень. Фонарь отражался в большой луже, и отражение его казалось опрокинутой луной. И облака здесь висели ниже, чем в городе. И пахло иначе – мокрой землей и молодыми листьями, а не асфальтом.

Павел свернул в знакомую кривоватую улочку. Маша права, строительство здесь шло полным ходом – терема перли из земли, как грибы. Двух-, даже трехэтажные, с башенками, колоннами, иллюминаторами вместо окон, они отгораживались от мира высокими бетонными заборами. Над входами горели светильники, ворота заперты наглухо. Улица заасфальтирована, даже фонари не разбиты поселковой шпаной, как бывало в его времена.

Родительский дом, казалось, стал меньше. Врос в землю, постарел, пока Павел отсутствовал. Он прятался в тупичке, где нет фонарей и тьма стоит кромешная. К счастью, ночь оказалась не абсолютно темной, несмотря на низкие облака.

Павел отворил калитку, пошел по выщербленной кирпичной дорожке. Ветка яблони мазнула его по лицу, оставив мокрый след, и он невольно рассмеялся. Дом возвышался перед ним темный, притаившийся, чутко прислушивающийся. Ему показалось, дом рассматривает его невидимыми глазами. «Это я, – сказал он. – Вернулся. Здравствуй! » В глазах защипало, что удивило его безмерно – Павел никогда не был сентиментальным.