Застывшие в поцелуе - Александра Пискунофф

«Ну ладно, это какой-то фокус. Нужно закрыть глаза и идти вперёд», – что и сделал Герман. Некоторое время он так двигался, а когда открыл глаза, оказался в комнате, одна сторона которой была сделана в виде большого прозрачного стекла. Он видел, что там, за стеклом, а там были люди в белых халатах, стоящие возле операционного стола. Герман начал стучать по стеклу, звать на помощь, но с той стороны его не видели и оставались безучастны к действиям Германа. Люди крутились над умирающим. «Да, несчастный загремел, по полной», – подумал Герман. И жаль его, вот так платить деньги в частных клиниках, вот так убивают людей врачи. Что-то знакомое было в пациенте. Герман его разглядывал, но никак не мог припомнить, кого он ему напоминает. Страшная догадка пришла через секунду, и ему действительно стало не по себе. На столе лежало его бездыханное тело. Как это может быть, ведь он жив? ! Что за чертовщина? !

«Я умер? » – его обдало жаром, и стало так страшно, что он никуда не мог спрятаться от своего страха, не мог вспомнить, как это случилось, и самое главное, он уже ничего не мог изменить, а только лишь смириться с данностью происходящего. Он почувствовал лёгкость в теле, словно он невесомый, и понял, что тела вовсе нет. А есть лишь его мысли. Но как же мысли могут существовать отдельно от тела? «Они связаны между собой верёвочками, иногда обычными шнурками от ботинок», – на его вопрос отвечал голос председателя.

Пространство, как у цирковых фокусников, то сжималось, то растягивалось. Герман, словно, воздушный шарик вынырнул из окна, чтобы подняться высоко в небо. Он почему-то не удивился, что небо было не одно, их было несколько, как слои торта, словно всё так и должно быть в реальности. Голубое, белое, чёрное и опять голубое… Бесконечные огоньки. Голос, который шёл из космоса, он был в нём, и он ему отчетливо говорил: «Тебя нет. Не было. И не будет». Потом ехидный смех председателя, Амалии Генриховны и слесаря Николая. «Я вас всех засужу», – пытался крикнуть Герман, но из всего этого вышло лишь длинное: уууууу. Герман вдруг увидел, что вся его предыдущая жизнь сложилась по времени, из букв складываются слова, из слов предложения, из страниц книга, и в какой-то момент та самая книга захлопнулась, и остался лишь чёрный экран. Неужели всё это был сон? Но где же реальность?

Уходящая натура – это одно мгновение, которое хочется уловить и погрузиться в его красоту. Герман застыл на мгновение, насколько всё было ярко и необычно. Оранжевый закат и томная дымка. Он не хотел отводить взгляд, как завороженный, но его кто-то окликнул, и Герман обернулся.

Он стоял на перекрестке маленького провинциального города, машин почти не было и всепоглощающая тишина, без пения птиц и шорохов, такая, что он слышал своё дыхание и биение сердца. Невысокие кирпичные пятиэтажки, спрятанные в пыли времени, уже давно потеряли стройность линий, от них исходила мелодия ретро. Звуков не было, но музыка шла из глубины, где были спрятаны маленькие, почти игрушечные квартирки, и ему показалось, что сейчас он заглянул сквозь стены или сквозь время.

Из открытого окна раздавалась музыка, словно дежавю. Герман был уверен, что это проигрыватель, и пластинка была с царапиной, именно в одном месте, звук подпрыгивал и съезжал. Но сердце сжалось и застучало еще сильнее. Он никак не мог понять, мелодия, вызвавшая в его душе такую глубокую ностальгию, была связана со счастьем или болью?

Женщина в длинном голубом платье развешивала разноцветное бельё, которое развевалось на ветру. Он вспомнил фразу о женщине в синем платье и подумал, что, возможно, это она и есть. Но кто она, и откуда он её знает, он не мог понять. Августина… Алевтина… Аделаида… Это было неважно. Её голос был таким мягким нежным и родным, что Герману хотелось к ней прижаться. Она тихо пела знакомую песенку, которую в детстве ему напевала мать.

Скрипнули качели, высоко взлетающие к небу, и раздался неестественный смех детей.

Разноцветные листья были разбросаны бархатным ковром, уходящим вдаль за горизонт. Однорукий мужчина сметал их и складывал в плетёную корзину в жёлто-терракотовой тополиной аллее, напоминающей яркие картины Ван Гога.

Из-за угла выскользнул трамвай и при повороте скрипнул так, что хотелось закрыть уши.

Герман смотрел на людей, похожих на пятна, штрихи, мерцания, и почему-то никак не мог разглядеть их, а может быть, их вообще не было, и это он находился внутри картины и был частью её.

В воздухе кружилось, что-то блестящее, похожее на фейерверк. Он увидел молодую женщину. Она летела в небе и вдруг приземлилась и оказалась рядом с ним. На ней был надет кокетливый берет, короткое пальтишко и сапоги на высоких каблуках. Всем своим видом она излучала молодость и счастье и сияла в потоке светящихся бабочек, которые кружились вокруг неё. Она взяла за руку Германа, и они взлетели. Небо было прохладным, но с высоты полёта, город и люди казались словно игрушечными, создавали единый пейзаж, похожий на старое лоскутное одеяло.

Они приземлились в яблоневом саду, это была большая усадьба. Герману было восемь лет, он со своими родителями отмечал день рождения, и на столе стоял подарок, собранная железная дорога, с паровозом, машинистом, и пассажирами, сидящими в вагонах. Он услышал фразу: «Подожди, не запускай, ещё не вся дорога собрана», но Герман нажал пульт, и поезд начал движение.

Через какое-то мгновение Герман и отец оказались в этом самом поезде. На него смотрели те же самые игрушечные пассажиры, но сейчас они выглядели как настоящие. Герман не понимал, как они попали сюда, но чётко знал, что через полминуты поезд сойдёт с рельсов… Его отец достал карманные часы, на которых бежала секундная стрелка. Сердце учащённо билось, и мальчик закрыл глаза…

Кто такой Герман? Неудачник. Потому что родился не в той стране, и не в то время. Его жизнь – бесполезный поток времени. Даже в жизни улитки больше смысла, чем в его унылом существовании. Единственное существо, которое он ненавидит и любит с одинаковой силой – это старый кот Бальтазар. И когда кот уйдёт из жизни, он останется совсем один. Герман должен ходить на работу, существовать, каждый день возвращаться домой, потому что его ждет Бальтазар.

Не открывая глаз, Герман улавливал звук перфоратора от соседа, который десятый год подряд переделывает ремонт. Герман чувствовал на себе гипнотический взгляд Бальтазара, пропустившего ужин, и уже предвкушал, что, проснувшись, достанет из холодильника сырокопчёную пуленепробиваемую колбасу, намажет майонезом хлеб трёхдневной давности и заварит чашечку бразильского кофе, и день заладится. И неважно, что за окном плывут свинцово-синие облака…