Стеклянные куклы - Инна Бачинская

Она все говорила и говорила, повторялась, плакала, вытирала слезы, шмыгала носом и смотрела на капитана с ожиданием и надеждой.

Капитан угрюмо слушал…

Когда Антонина Бережная ушла, он отодвинул фотографии, сделал несколько глубоких вдохов и утер лоб носовым платком. Потом допил воду, недопитую посетительницей, прислушался к бурчанию в животе.

Идти в кафе ему перехотелось.

Глава 3

«Стеклянные куколки»

– Красивая? – спросил Савелий Зотов у капитана Коли Астахова, выслушав рассказ о визите сестры пропавшей девушки.

– Тебя, Савелий, это не должно волновать, ты у нас многодетный отец. Как там Леопольд, растет?

– Герман! Растет.

– Ну да, Герман. Шутка. Хотя, если честно, Леопольд мне нравится больше. Федор не звонил? Придет?

– Не звонил. – Савелий пожал плечами. Лицо у него было озабоченным.

– Когда ты его видел?

– Я ему звонил позавчера, сказал, что мы собираемся…

– И? ..

– Он сказал, что очень занят и не уверен. Пишет статью.

– Ага, пишет он! – саркастически отозвался Коля. – На работу хоть ходит? Или взял академотпуск?

– Ходит, наверное. Знаешь, Коля, я хотел сказать… ты с ним помягче, ладно? У него сейчас трудный период в жизни, не дай бог такое пережить, и мы должны…

– Ты, Савелий, нежный, как старая перечница Иркина тетка! Розовые сопли и уси-пуси. С Федькой потверже надо… вообще, с мужиками. А то, понимаешь, придумал! Помягче! – Коля вытянул губы трубочкой и запищал: – Помягче, облизать, обсюсюкать, стряхнуть пыль с ушей! Да? А вот фиг вам! Ты, Савелий, все не так понимаешь. Любовь! Тьфу! Я ему с самого начала говорил, предупреждал, если она его один раз бортанула, бортанет еще раз. Кто попробовал больших денег, считай, пропал. Да и не любил он ее! И она его не любила.

– Не любил? Ты думаешь, это была ностальгия?

– Чего?

– Тоска по прошлому.

– Может, и тоска. А только не надо класть все яйца в одну корзину, понял, Савелий?

– В каком смысле? – удивился Зотов.

– В смысле, что есть дело, ну и вкалывай, пиши о смысле жизни, проводи семинары, отбивайся от незамужних аспиранток, это твое, а любовь… – Коля скривился.

– А любовь? – с недоумением повторил Савелий.

– Философия и любовь вещи несовместимые, помнишь, он сам говорил? Философу баба не нужна, ему нужна книжка. Чем зануднее, тем лучше.

– А твоя Ирочка? – спросил Савелий.

– При чем тут Ирка? Я же не философ, а наоборот… этот, как его? Который не верит!

– Агностик? – с сомнением подсказал Зотов.

– Ну!

– Но у вас же любовь!

– Ну и? ..

– И любовь и работа. Ты вкалываешь и любишь Ирочку.

– А-а-а… – вздохнул Коля. – Черт его знает! Люблю – не люблю… Привычка, Савелий. Как любит говорить Федор: привычка свыше нам дана… Как там дальше?

– Замена счастию она. Это не Федор говорит, это…

– Во-во! – перебил Астахов. – А вообще ученые считают, что любовь рассчитана на два года. Два года любви до гроба, Савелий. И точка.

– А потом?

– А потом суп с домашним любимцем. Потом или привычка, или как в море корабли.

– Только два года? Неужели ты не веришь в любовь?

– До гроба? – Коля заржал. – Конечно, верю! Ах, любовь-морковь!

…Они уютно устроились на своем обычном месте, в углу бара «Тутси», откуда была видна полированная стойка, подсвеченная стенка с сосудами самых фантастических форм и расцветок, и парил в воздухе бормочущий плазменный телевизор. Или попросту плазма. Бормочущая плазма. Внутри этого великолепия, как большая и неторопливая усатая рыба, плавал бармен в бабочке, с полотенцем через плечо, он же владелец заведения, Митрич, старинный друг всей троицы. Время от времени он смотрел на входную дверь, потом переводил печальный взгляд на Колю и Савелия. Федора Алексеева все не было, и Митрич уже сомневался, увидит ли он в обозримом будущем любимого клиента. Он сгорал от любопытства, что же там у него произошло, пытаясь выяснить обиняками, но Савелий только скорбно качал головой, как на похоронах, ей-богу, а капитан Астахов бурчал что-то насчет «горя от ума» и любовной дури, которая выходит боком, но никогда никого не учит.

А Федора все не было. Савелий вытащил мобильный телефон, положил на стол. Митрич, рассмотрев из-за стойки телефон, встрепенулся и, выбравшись наружу, поспешил к их столику.

– Что, придет? – спросил он с надеждой.

– Придет, Митрич, не рохай, – успокоил бармена Коля. – Ты что, усы завел? – Астахов присмотрелся к жидким светлым усикам Митрича – такие в народе называют «сопливчиками». – Я и не заметил.

– Да так как-то… – смутился Митрич и махнул рукой.

– Может, влюбился? Ты смотри, Митрич, осторожнее, это дело опасное. Знаешь, какой сейчас прекрасный пол? Акулы!

– Да ладно тебе! Ой! – вдруг вскрикнул Митрич. – Федя!

На пороге зала появился Федор Алексеев в своей знаменитой черной широкополой шляпе, белом до пят плаще, с шеей, обмотанной полосатым черно-зеленым шарфом, он обводил знакомый интерьер взглядом путешественника, вернувшегося из дальних странствий.

– Федечка! – вскочил Савелий. – Пришел! А мы уже заждались!

Федор снял шляпу и поклонился…

… – Эта девушка пропала почти три месяца назад, двадцать девятого августа, – сказал Савелий, протягивая Федору распечатку с фотографией невесты под фатой и в то же самое время пытаясь подмигнуть капитану. Он из шкуры вон лез, чтобы заинтересовать Федора и вдохнуть хоть какой-то смысл в его существование.

– Ты чего? – не понял капитан, приглядываясь к Савелию.

– Сегодня к Коле приходила ее сестра, да, Коля? – продолжал Савелий. – Она принесла эти распечатки из Интернета, говорит, нашла среди них сестру. Но Коля сомневается, да, Коля?

Федор взял фотографии. Рассматривал, откладывал, брал снова. К ним уже спешил Митрич, толкая впереди себя дребезжащий столик на колесах. Федор называл это сооружение колесницей Джаггернаута. Подъехав, Митрич споро перегрузил на стол коньяк и фирменные бутерброды с копченым мясом и маринованным огурчиком.

– О, Митрич! – обрадовался Коля, потирая руки. – Давай с нами! Ох, и накатим сейчас!