Pasternak - Михаил Елизаров

– А что делать, чтобы не помешать?

– Попробуй про Ирий думать.

Всё равно непонятно Васильку, откуда этот второй стрелок берётся.

– Из чувства берётся, из души.

– Он вроде как я, только ненастоящий? – уточняет Василёк.

– По правде говоря, это ты – ненастоящий он, и только оружие вас на время объединяет. Но если у тебя с ним подружиться получится, то тогда ты знатно стрелять станешь. И не только стрелять. Он со всем обращаться лучше тебя умеет. И с топором, и с ножом.

Дедушка Мокар Васильку уже один ножик подарил. Рукоять из берёзы – ухватистое полукруглое брюшко, как у рыбы. Прямой обушок, лезвие в длину – ладонь и два пальца. Затачивают его либо клином, либо по-сабельному – клин с подводом.

Делается такой нож триплетным способом, с боков сталь помягче, посередине твёрдая. Наточить легко и острота долго держится. Охотничий нож – он без перекрестья, без упора. Поэтому дедушка говорит – если неумело бить, рука на клинок съедет и сам себя поранишь. Нож охотника – не для городской неумелой драки.

Василёк попросил дедушку поучить ножик в цель бросать.

Тот головой покачал:

– Нож метаешь – без оружия себя оставляешь. Ладно, если один противник, а что против трёх делать будешь?

Но объяснил потом:

– В этом деле правильный хват важен. Для дальнего броска нож берут за рукоять остриём к себе. Если противник в метре, хватай за клинок. Бросай, да не захлёстывай кистью.

Конечно, за одно лето про охорон не поймёшь, только вот что Василёк заметил. Когда с ребятами в лесу в войну играл, пришлось ему через колючий кустарник бежать. Уже домой пришёл, обратил внимание: одежда об колючки вся изорвалась, а на теле – ни царапины. Может, это он и есть, охорон-то?

За всеми премудростями и лето кончается, в город уезжать надо. Ну да ничего, четыре месяца быстро пролетят, а на Новый год – опять к дедушке.

Василька родители чуть раньше из школы на зимние каникулы отпросили. Уж очень ему хотелось до двадцать четвертого декабря на Коляду успеть. Отмечают Коляду в зимние Святки до Велесова дня, что шестого января. Василёк на самом празднике ещё не был, только от дедушки слышал, а теперь сам увидел и поучаствовал.

Наряжаются парни и девки в разные костюмы, маски, ходят по дворам и колядки поют, а взамен съестных подарков себе требуют. Василёк тоже со старшими ходил, но больше смотрел да слушал – слов-то колядочных не знает.

Колядки – обрядные песни из такой древности, что дух захватывает; когда ещё попов и в помине не было, а только Крышень, Вышень, ну и Коляда, конечно, и Велес, Живень, Сварог, Перун, Лада и многие другие. Всех разве запомнишь.

Слова в колядках витиеватые, волшебные, с добрыми пожеланиями блага и достатка. Десять дворов обошли, Василёк тоже стал тихонько подтягивать. Заработал бублик и ещё какого-то зверька из теста – вкусно. Потом домой, к дедушке, мертвецкие костры жечь.

В ночь на двадцать шестое солнцеворот начинается, возрождение к весне, потому мороз особенно лютый, такой, что некоторые мертвецы от холода в могильниках пробуждаются. Жгут люди во дворах костры, чтобы те, которые от зимнего сна очнулись, приходили и грелись. Ведь хороший мертвец живёт по законам природы: с теплом просыпается, а зимой спит, как медведь, если только мороз наружу не выгонит – добрый дедушка Мороз. И совсем не дедушка он, и уж, конечно, не добрый. И зовут его Мор, что на первом человеческом языке означает смерть.

А дедушка Мокар – другое дело. Он хороший, самый лучший. Как Василёк с колядок пришёл, стали огонь разводить. Хворост загодя приготовили – особый. Из леса, и только веточки, что сами попа? дали. Деревьями запрещается топить, особенно срубленными на поповских кладбищах. Они из останков выросли, в них живут души чьи-то, которым, сам того не желая, в костре ад, попами наговоренный, устраиваешь.

Василёк уже мертвецов не боится. Мертвец не страшен. Он ведь скорее не плоть, а образ. Ночью человеческому глазу почти не заметен, так, одна тень чёрная на снегу. Труп только видно, но мертвец его в могильнике оставляет.

Василёк спросил, подумав:

– Труп – это обёртка мертвеца?

– Вроде того, – согласился дедушка.

– А бывают живые трупы?

– В принципе труп – он мертвее мёртвого, но есть жидовские колдовства, написанные на бумажках, способные жизнь, которая нежизнь, в трупе пробуждать. Тогда он может делать всё, что живые делают, – есть, спать, говорить, убивать. Или просто лежать и трупные мысли думать. Чур нас, чур! – дедушка сделал непонятные движения руками, словно отгонял кого-то. – А мертвецы пускай греются.

Родителям или школьным друзьям Василёк уже давно перестал рассказывать о деревне. Если спрашивали, как каникулы провёл, отвечал скучными, ничего не значащими словами. Летом – в речке купался, загорал, по грибы-ягоды ходил, зимой – на коньках катался, в лесу на лыжах бегал. И отстанут с вопросами.

Всё чаще Василёк задумывается, где же он настоящий – тот, которого дедушка воспитывает, или городской, родительский. В таких мыслях не один год проходит. Василёк взрослеет, на каникулы исправно в деревню к дедушке приезжает.

И что интересно, разговоры вроде об одном и том же велись, но сложнее они сделались, глубже. И сказочное не то чтобы убавилось, а будто отгадкой или ключом к древним природным тайнам стало.

Василёк шестой класс закончил. Вымахал за минувший год! Почти с дедушку ростом. Не нравится, если его Васильком назовут. Теперь он Вася или Васька – по-взрослому. Но это родителям и бабушке переучиваться надо, а дедушка его всегда Васей называл.

Как приехал, первый день по гостям ходил, с соседями здоровался, новости узнавал. Баба Катя умерла, могильник деда Стёпана наконец обвалился, соседский приятель Ярослав руку сломал – много чего за полгода случилось.

На следующее утро в лес пошли. Василёк очень хотел посмотреть дом говорящего мертвеца Тригория, о котором дедушка рассказывал. И озеро, где шестьдесят лет назад мостря выловили, тоже увидеть интересно. Идти не близко, километров пятнадцать только в одну сторону. Поэтому встали засветло, бабушка еды в дорогу собрала. Дедушка свою двустволку взял – старая, довоенная. Подумал и достал из охотничьего сундука для Василька ружьё. Бабушка запротестовала, а он ответил: “Пусть привыкает. Мужчина должен свою ношу знать и не замечать её в пути”, – и Васильку протянул.