Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

– Там Рафу… – начала я.

– Ай, глупости, – раздраженно ответила Вера и отвернулась к окну.

С того дня Рафа перестал служить ей. Он смотрел, как к Вере липнет то один, то другой однокашник, отворачивался и чуть ли не скрипел зубами. Когда я видела, как он злится и страдает, мне становилось легче.

Родители не понимали, что со мной творится, и даже говорили, что Вера (моя Вера! ) испортилась и лучше бы нам не общаться. И вообще, сесть за разные парты. Я угрюмо молчала в ответ. Хорошо, что отец бо? льшую часть времени был в тайге, а мать не решалась предпринимать что-то конкретное сама.

Я приходила домой к Вере и сидела в ее комнате часами, ждала, когда она вернется. Тетя Оля обзванивала знакомых, если Веры не было совсем уж долго. Та приходила расстегнутой куртке, растрепанная, улыбающаяся.

– Где опять шлялась? – кричала на нее мать. – У тебя же язык заплетается!

– Ну мам, ну что ты в самом деле, – коротко отвечала дочь и уходила в свою комнату, где сидела я, всем своим видом выражая молчаливый упрек.

– В ПТУ пойдешь? – кричала тетя Оля в другой раз. – Медаль просрала! Сашка вон над учебниками целыми днями сидит!

Я на самом деле сидела над учебниками все время, которое не ждала Веру в ее комнате и не помогала матери торговать на рынке. На следующий год мы хотели поступать в Хабаровске в политех или в мед. Договорились учиться вместе там, куда получится пройти по баллам.

Вере без конца звонили. Бывало, даже на мой домашний телефон. Совали записки в коридоре:

– Передай Верке.

Я разрывала записки на куски, чувствуя, как сама разрываюсь вместе с бумагой.

Я таскалась за ней молчаливой тенью, но она успевала ускользнуть от меня. Что делать без нее, я не знала, ведь мы всегда были вместе. Мы ходили в один садик, потом в школу. Я знала Веру столько же, сколько себя. Теперь она жила отдельной от меня жизнью. Таинственные улыбки, умолчания – я задыхалась от них так же, как от гари, которую ветер приносил из тайги.

Когда началась жара, Вера совсем потеряла разум. Почти не появлялась в школе, домой приходила только ночевать. Изредка заглядывала ко мне, всегда без предупреждения. Садилась с ногами на кровать в моей комнате и молчала. Я пересказывала школьные сплетни и сюжеты книг, которые прочитала. Но Вера слушала из вежливости, рассеянно блуждая взглядом по комнате. Она жила уже взрослой жизнью, и мои детские глупости ее не интересовали. Когда я заканчивала монолог, она усаживала меня перед зеркалом и расчесывала, потом, если было настроение, включала плойку и завивала мне волосы по мочку уха. Получалось всегда смешно, и Вера перебирала мои торчащие в разные стороны кудри и улыбалась, а потом быстро прощалась и уходила.

Я видела ее тут и там в городе, в разных компаниях, всегда мужских: в крошечном городке встретить знакомого совсем несложно, стоит только выйти на улицу. Она никогда не рассказывала о своих мужчинах, щадила мою невинность. Я перестала подходить и здороваться с ней на улице, но издалека замечала неприкрытые в жару голые ноги, плечи, просвечивающие соски. И ненависть вспыхивала, горела во мне и не находила выхода.

Ночью я бросала матрас на балконе и ложилась спать на воздухе. Тем летом комары не беспокоили меня – ненависть отравляла кровь. Я слышала, как с темнотой начиналась другая, горячая, запретная, невозможная днем жизнь. Скрипели кровати в квартирах. Из гаражей доносились приглушенные жестяными стенами стоны. От этих звуков низ живота напрягался и горел огнем. Мужские фигуры останавливались под окном Веры, тихо свистели или стучали по стеклу. Не включая свет, она открывала окно и спрыгивала, ее подхватывали, ставили на ноги – и вдвоем они уходили. Я скорее чувствовала, чем видела, что мужчины были разные.

Однажды вечером я запаслась камнями и, как только раздались шорох кустов и тихий стук в окно, швырнула наугад несколько. Один из камней попал в цель, потому что мужчина, а это был голос взрослого мужчины, ойкнул, выматерился и поспешно ушел. Вера распахнула окно и несколько секунд смотрела в темноту. Я ликовала: хотя бы раз она осталась со мной.

Глава 5

Безумие, творившееся в Гордееве в девяносто девятом, было заразным. Оно проникало в головы горожан и выплескивалось вспышками ненависти. Меня оно тоже отравило. Я поняла это, когда убила кабаргу.

В тот день мать отпустила меня с рынка пораньше, чтобы я приготовила ужин. Я возвращалась домой по безлюдным улицам. Пелена дыма стала такой плотной, что очертания домов и дорог терялись в нем, как в тумане. Чудовищный жар от едва различимого солнца пробивался сквозь пелену, по лбу и телу стекали ручейки пота. Пепел забивался в горло.

Во дворе за составленными вместе двумя столами, на притащенных из дома разномастных стульях сидели мужики, бухая дворовая компания. Пришлось обойти их, чтобы не привязались с разговорами.

Я чистила картошку на кухне и смотрела телевизор, когда со двора послышались крики.

– Давай-давай!

– Загоняй на меня!

– Заходи слева, гони ее от гаражей!

Я выглянула на улицу и увидела, как во дворе между пятиэтажек мечется обезумевшая кабарга. С одной стороны ей не давали убежать гаражи, с другой – пьяные мужики. Они наступали на олениху, расставив руки.

– А-ар-ргх! Уходит, уходит!

– Камнем ее!

В кабаргу полетели камни. Она заметалась. Пыталась запрыгнуть на гараж, отталкиваясь от горы старых шин, но не получалось. Снова и снова кабарга ударялась головой о крышу, падала, вскакивала и карабкалась на покрышки. Силы у нее закончились, и она замерла, прислонилась к жестяной двери гаража, выкрашенного серебрянкой. Мужики подходили ближе.

Внезапно кабарга повернула голову и посмотрела в мою сторону – я наблюдала с балкона на втором этаже. Она дрожала. Она была в ужасе. В ту же секунду я закричала:

– Стойте, вы ее пугаете! Отойдите, уроды! !!

Но оглушенные спиртом и охотой мужики не услышали.

Кабарга подпрыгнула вверх, снова ударилась об острый жестяной край и беспомощно припала к земле. Я сорвалась в зал, нырнула под диван и достала оттуда коробку с ружьем. С трудом вытащила его, сгребла несколько патронов.