Assassin’s Creed. Валгалла: Сага о Гейрмунне - Мэтью Дж. Кирби

Гейрмунн кивнул:

– Быть может, это отчасти охладит отцовский гнев.

– Быть может. – Стейнольфур повернулся к Шальги. – Принеси еще воды. И ромашки, что не пахнет, если сумеешь найти.

Шальги высыпал из бурдюков камни и зашагал к фьорду. Гейрмунн дождался, пока парень отойдет подальше.

– Ты ведь задержал меня тут не только из-за руки, – проговорил он. – Ты хотел что-то сказать.

– Верно. – Стейнольфур вновь положил камни в огонь. – И вот что я тебе скажу: никто бы плохо о тебе не подумал. Никто не вздумал бы тебя винить.

– За что? – с вызовом спросил Гейрмунн, прекрасно зная, куда клонит Стейнольфур.

Бывалый воин почесал лоб и вздохнул:

– Люди умирают. Таков порядок вещей.

Гейрмунн наклонился к Стейнольфуру. Его щеки пылали, разогретые жаром костра.

– Хамунн – мой брат.

Стейнольфур кивнул, шевеля палкой камни, чтобы равномерно нагревались.

– Братья тоже умирают. На юге, откуда я родом…

– Мы в Ругаланне. – Гейрмунн ощутил ком в горле. – Не знаю, как там у вас в Агдире, но у нас не так. И советую это помнить, прежде чем заговоришь.

– Гейрмунн, я же твой клятвенник. Если я не могу говорить с тобой напрямую, тогда кто может?

Гейрмунн заглянул в глаза Стейнольфура и не увидел там ни хитрости, ни коварства. Таких людей в отцовской усадьбе было мало.

– Говори напрямую. Но думай, что говоришь.

Стейнольфур помешкал, как человек, готовящийся ступить на весенний лед.

– Много лет назад, когда тебе было меньше, чем Шальги сейчас, мне довелось увидеть, как ты упражняешься в поединке с Хамунном. Я следил за вами, а потом отправился к Хьёру и попросил у него позволения стать твоим клятвенником.

Гейрмунн помнил день, когда отец представил ему Стейнольфура. Потом он научился ценить общество воина, но тогда отнесся к Стейнольфуру с неприязнью, решив, будто того приставили шпионить за ним и мешать проказничать. Гейрмунну казалось, что и Стейнольфур частенько тяготится своими обязанностями. Юному Гейрмунну и в голову не приходило, что эти обязанности Стейнольфур возложил на себя добровольно.

– Почему? – спросил Гейрмунн.

– В самом деле, почему? – усмехнулся Стейнольфур. – Твои руки были тонкими, как прутики. Ты едва удерживал деревянный меч, которым упражнялся. И тем не менее… – Стейнольфур улыбнулся и ткнул его пальцем. – Ты меня напугал. В твоих глазах я увидел ненасытность. Увидел ярость. Ту, что никогда не угасает. Я понял: тебе суждено быть конунгом. А в глазах Хамунна я ничего подобного не увидел. Ни тогда, ни сейчас. Потому-то я и стал твоим клятвенником, а не его. Твоя судьба – быть конунгом…

– Довольно, – оборвал его Гейрмунн и затих, обдумывая дальнейшие слова. От сказанного Стейнольфуром его охватила неожиданная гордость и тайный стыд. Он пришел в замешательство, не зная, на чью сторону встать. Когда же неразбериха в душе унялась, его затрясло от гнева и боли. – Спасибо за прямоту, – сказал Гейрмунн.

Стейнольфур кивнул.

– А теперь я поговорю с тобой, и тоже прямо. Впредь ты не произнесешь подобных слов ни мне, ни кому-то еще. Хамунн для меня больше, нежели клятвенник. Он – мой брат.

Гейрмунн постарался, чтобы голос звучал резко и угрожающе.

– Впредь ты не будешь говорить мне о том, что видишь в нем или чего ему не хватает. Ты ничего не знаешь о битвах, которые мы с ним вели бок о бок в отцовской усадьбе.

Бывалый воин оторопело смотрел на него. Стейнольфур знал историю первых лет жизни братьев, прошедших на соломе и в окружении собак. Но то была лишь ничтожная часть всей правды.

– Ты ничего не знаешь о голоде и ярости моего брата, – продолжал Гейрмунн. – Да и о моих тоже.

Стейнольфур опустил взгляд к земле и кивнул, почувствовав, что благие намерения завели его слишком далеко и, если не остановиться, можно бесповоротно испортить отношения с Гейрмунном.

Вскоре вернулся Шальги, сопя от быстрой ходьбы. Щеки парня раскраснелись, почти сравнявшись цветом с рыжими волосами. Стейнольфур торопливо забрал у него бурдюки. Шальги недоуменно поглядывал на спутников, теребя в руках несколько иссохших кустиков ромашки, оставшихся с лета. Парень догадывался: в его отсутствие что-то произошло, но предпочитал не спрашивать. Стейнольфур побросал нагревшиеся камни в бурдюки, затем взялся за покалеченную руку Гейрмунна.

– Постарайся не визжать.

Гейрмунн плотно сжал зубы, удерживаясь от любых жалоб и стонов, хотя боль была ослепляющей. Стейнольфур плеснул горячей водой на рану и потер чистой тряпкой, очищая, насколько возможно, места укусов. Несколько ранок открылись, и оттуда потекла кровь вперемешку с гноем. Стейнольфур выдавливал гной, пока кровь не стала темной и чистой. Сделав отвар ромашки, он смочил тряпку, приложил к раненому месту, затем другой перевязал.

– Думаю, лапа твоя заживет без последствий, – окончив перевязку, сказал Стейнольфур.

– Спасибо, – произнес Гейрмунн, по его лбу струился пот.

– Жаль, я не захватил эля или медовухи, – посетовал Шальги. – Было бы чем боль унять.

– Тебе пришлось бы тащить целый бочонок, – сказал Гейрмунн.

Стейнольфур и Шальги одели Гейрмунна и двинулись в сторону Авальсснеса. По настоянию Стейнольфура, Гейрмунн ехал на лошади Шальги. Парень месил грязь, топая рядом. Всадники старались ехать так, чтобы Шальги легко поспевал за ними. Размолвка, случившаяся между Гейрмунном и Стейнольфуром, не растворилась, а продолжала давить на обоих. Ехали молча. Изредка молчание нарушали замечания Шальги о состоянии дороги или меняющемся времени года. Потом парень вдруг спросил, слышал ли кто о датчанине по имени Гутрум.

– Вроде отец произносил это имя, – вспомнил Гейрмунн. – Ярл он, наверное.

– Почему ты спросил про Гутрума? – поинтересовался Стейнольфур.

– Да вот, люди с торгового корабля говорили про него, – щурясь от солнца, ответил Шальги.

– А сейчас почему вспомнил о нем? – спросил Гейрмунн.

– Просто на ум пришло. – Шальги коснулся лезвия топора, висевшего за поясом. – Говорят, Гутрум собирает корабли и воинов под знамена датского правителя Берси. Не только датчан. Там есть и норвежцы. Возможно, даже гёты со шведами.

– С какой надобностью? – спросил Стейнольфур.