Не отрекаются любя - Вероника Тушнова

        Она со мною слушает салюты,

        передвигает красные флажки

        и, Прут найдя на карте в полминуты,

        обводит пальцем ниточку реки.

        Понятлива, пытлива и упряма.

        На многое ответы ей нужны.

        Она меня спросила как-то: «Мама,

        а было так, что не было войны? »

        Да. Было так. И будет, будет снова.

        Как хорошо тогда нам станет жить!

        Ты первое услышанное слово

        еще успеешь в жизни позабыть.

Хирург

Н. Л. Чистякову

        Порой он был ворчливым оттого,

        что полшага до старости осталось.

        Что, верно, часто мучила его

        нелегкая военная усталость.

        Но молодой и беспокойный жар

        его хранил от мыслей одиноких –

        он столько жизней бережно держал

        в своих ладонях, умных и широких.

        И не один, на белый стол ложась,

        когда терпеть и покоряться надо,

        узнал почти божественную власть

        спокойных рук и греющего взгляда.

        Вдыхал эфир, слабел и, наконец,

        спеша в лицо неясное вглядеться,

        припоминал, что, кажется, отец

        смотрел вот так когда-то в раннем детстве.

        А тот и в самом деле был отцом

        и не однажды с жадностью бессонной

        искал и ждал похожего лицом

        в молочном свете операционной.

        Своей тоски ничем не выдал он,

        никто не знает, как случилось это, –

        в какое утро был он извещен

        о смерти сына под Одессой где-то…

        Не в то ли утро, с ветром и пургой,

        когда, немного бледный и усталый,

        он паренька с раздробленной ногой

        сынком назвал, совсем не по уставу.

Мать

        Она совсем немного опоздала,

        спеша с вокзала с пестрым узелком…

        Еще в распахнутые окна зала

        виднелось знамя с золотым древком,

        еще на лестнице лежала хвоя,

        и звук литавр, казалось, не погас…

        Она прошла с дрожащей головою,

        в глухом платке, надвинутом до глаз.

        Она прошла походкою незрячей,

        водя по стенам сморщенной рукой.

        И было страшно, что она не плачет,

        что взгляд такой горячий и сухой.

        Еще при входе где-то, у калитки,

        узнала, верно, обо всем она.

        Ей отдали нехитрые пожитки

        и славные сыновьи ордена.

        Потом старуха поднялась в палату, –

        мне до сих пор слышны ее шаги, –

        и молчаливо раздала солдатам

        домашние ржаные пироги.

Музыка

        С утра в конторе щелкала на счетах,

        в очках, платком замотана до глаз.

        И было в ней от хмурой птицы что-то,

        и что-то в ней отпугивало нас.

        Мы очень мало знали друг о друге.

        Откуда в лазарете эта тень?

        Тревожной сводкой начинался день,

        росли морозы, подступали вьюги.

        Бывало, что усталость верх брала

        и согреваться становилось нечем.

        Но я ведь не об этом начала,

        я начала о женщине…

        Тот вечер

        был тише и угрюмее других.

        Почти стемнело. В коридоре где-то

        стеклянный звук разбился и затих.

        И показался на мгновенье светом.

        Рояль отвык. В углу закоченев,

        он весь скрипел и охал от натуги,

        но беспощадно старческие руки

        будили в нем отчаянье и гнев.

        И словно хрустнул, расколовшись, лед,

        и мраку нет на свете больше места –

        один порыв, один прямой полет,

        все на пути сжигающее presto.

        В очках, платком замотана до глаз,

        как будто бы с охрипшей вьюгой споря,

        она до ночи согревала нас

        в продрогшем лазаретном коридоре.

        …И, робко взяв пьянистку за плечо,

        не отводя от белых клавиш взгляда,

        старик казах проговорил: «Еще».

        Потом подумал и прибавил: «Надо».

Кукла

        Много нынче в памяти потухло,

        а живет безделица, пустяк:

        девочкой потерянная кукла

        на железных скрещенных путях.

        Над платформой пар от паровозов

        низко плыл, в равнину уходя…

        Теплый дождь шушукался в березах,

        но никто не замечал дождя.

        Эшелоны шли тогда к востоку,

        молча шли, без света и воды,

        полные внезапной и жестокой,

        горькой человеческой беды.

        Девочка кричала и просила

        и рвалась из материнских рук, –

        показалась ей такой красивой

        и желанной эта кукла вдруг.

        Но никто не подал ей игрушки,

        и толпа, к посадке торопясь,

        куклу затоптала у теплушки