Стихи в последнюю ночь Земли - Чарльз Буковски

хорошо —

слушать

сверчков

снаружи,

оттуда

из другого мира

в котором

я не

жил.

повезло же

мы сидели за общим столом,

мужчины и женщины

после ужина

и почему-то

разговор

зашел о

ПМС.

одна дама

твердо заявила, что

единственное средство от

ПМС —

старость.

были и другие

замечания

которые я забыл,

если не считать одного

сделанного тем

гостем из Германии,

один раз женатым,

ныне разведенным.

к тому же я видел

его с

энным количеством

прекрасных молодых

подружек.

как бы то ни было, послушав

тихонько

наш разговор

какое-то время

он спросил:

«что такое ПМС? »

воистину

вот человек

которого коснулись

ангелы.

свет был так

ярок

что мы

все

отвели глаза.

ночлежка

не жил ты

пока не побывал в

ночлежке

где ничего кроме одной

лампочки

и 56 мужиков

стиснутых вместе

на койках

и все

храпят

разом

а некоторые

храпки

так

глубоки и

гадки и

невероятны —

темные

сопливые

мерзкие

недолюдские

хрипы

аж из самого

ада.

разум твой

чуть не рушится

под бременем этих

звуков

смерти подобных

и

мешаются

запахи:

задубевшие

нестиранные носки

обоссанное и

обосранное

белье

а над всем этим

медленно циркулирует

воздух

очень похожий на тот

что исходит из

незакрытых

мусорных

баков.

и эти

тела

во тьме

жирные и

тощие

и

гнутые

некоторые

безноги

безруки

некоторые

бессмысленны

а хуже

всего:

полнейшее

отсутствие

надежды

оно окутывает

их

укрывает их

с головой.

это не

стерпимо.

ты

встаешь

выходишь

бредешь по

улицам

туда и

сюда по

тротуарам

мимо зданий

за

угол

и назад

по

той же самой

улице

думая

те люди

все были

детьми

когда-то

что же сталось

с

ними?

и что же

сталось

со

мной?

тут

снаружи

темно

и стыло

милостыня

иногда у меня просят

мелочь

по 3 или 4 раза

за двадцать минут

и в девяти случаях из

десяти я

подаю.

в тех одном-двух случаях

когда не подаю

у меня возникает инстинктивная

реакция

не подавать

и я

не подаю

но в основном я

лезу в карман и

даю

однако всякий раз

не могу не

вспомнить

как часто

пустоглазый

со шкурой присохшей к

ребрам

в башке невесомо и

безумно

я никогда не просил

никого

ни о чем

и дело было не в

гордости

просто я

не уважал

их

не считал их

достойными

людьми.

они были

враг

и до сих пор он же

когда я лезу

в карман

и

подаю.

ожидание

жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе

где каждый 3-й участок пустырь

и до апельсиновых рощ совсем

рукой подать —

если есть машина и

бензин.

жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе

для мужчины я слишком молод и слишком стар

для мальчишки.

трудные времена.

сосед попробовал обворовать наш

дом, мой отец поймал его

когда он лез в

окно,

прижал в темноте

к полу:

«ах ты, сукин сын,

падла! »

«Хенри, Хенри, отпусти,

отпусти меня! »

«сукин ты сын, да я тебя

порешу! »

мать позвонила в полицию.

другой сосед поджег себе дом

чтобы получить

страховку.

дело расследовали и

его посадили.

жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе,

делать нечего, пойти некуда, остается слушать

полные ужаса разговоры родителей

посреди ночи:

«что же мы будем делать? что делать

будем? »

«господи, да не знаю я…»

голодные псы в переулках, шкура липнет

к ребрам, шерсть повылазила, языки

вывалены, такие грустные глаза, печальнее любой

печали

на земле.

жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе,

соседи были тихи

а соседки походили на бледные

статуи.

в скверах полно социалистов,

коммунистов, анархистов, стоят на садовых

скамейках, разглагольствуют, агитируют.

солнце светило с ясного неба и

океан был чист

и мы были

ни мужчинами, ни

мальчишками.

кормили собак остатками черствого

хлеба

которые они пожирали благодарно,

глаза сияли в

изумлении,

хвосты виляли от такой

удачи

а

Вторая мировая надвигалась на нас,

даже тогда, в те

жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе.

те утра

до сих пор я помню тех нью-орлеанских крыс

на перилах балкона

в темноте раннего утра

пока стоял и ждал своей очереди в

сортир.

там всегда было две или три

крупных

они просто сидели – иногда

быстро перемещались,

замирали и снова садились.

я смотрел на них а они смотрели на

меня.

страха не выказывали.

наконец дверь сортира отворялась

и выходил

кто-нибудь из жильцов

причем всегда выглядел хуже

крыс

потом удалялся