Рюссен коммер! - Елизавета Александрова-Зорина

Я хотела было показать ему следы на груди, но, слава богу, сдержалась.

– Да, я всю ночь читал твои интервью. – Оскар снова сел. – Но вдруг это просто крутая легенда?

Я ощутила себя Матой Хари и Рихардом Зорге в одном лице, тот, говорят, тоже на свиданиях информацию выпытывал. Первый раз я вышла на протестный митинг в двадцать лет, в Питере, и тогда же первый раз получила дубинкой от ОМОНа. А на втором митинге у меня была сломана ключица, но я даже не стала писать заявление, какой смысл. Я давно уже сбилась со счёта, сколько раз меня задерживали, штрафовали и отправляли на сутки, и уже пять лет была на профилактическом учёте полиции, в числе бывших заключённых, как «лицо, склонное к правонарушениям». И вот теперь какой-то швед говорил мне, что это просто крутая легенда и прикрытие для шпионки. Мне захотелось плеснуть ему пивом в лицо.

– Ладно, прости, давай что-нибудь закажем, – сказал он, увидев, как я побледнела. – Но о политике говорить не будем.

Мы открыли меню. Я выбрала грибной салат с авокадо и яйцами, ризотто с вялеными помидорами и мидиями, а Оскар взял полдюжины улиток по-провански и Secreto Iberico на гриле, с тушёной кукурузой и лаймом.

– А какая позиция у вашей партии по поводу НАТО? – забывшись, спросила я, и Оскар поперхнулся улитками. – Ой, прости, прости, я забыла! – замахала я руками. – Не отвечай, не надо, я не хочу этого знать!

Он начинал меня бесить. О чём нам вообще было говорить? Об улитках по-провански?

– Почему Левая партия так непопулярна в Швеции? – спросила я и подумала, что, кроме политики, у меня, пожалуй, вообще нет никаких тем. Да, я тоже так себе собеседник.

– Ну почему же непопулярна, – заёрзал Оскар. – Мы ведь в парламенте.

– Ультраправые тоже в парламенте, но у них гораздо больше голосов.

– За них голосуют те, кто живёт в таких районах, как этот, – кивнул Оскар за окно. – Богатые белые засранцы.

Ну-ну, хмыкнула я. Сам-то выбрал дорогой ресторан в самом снобском районе города.

– А ещё за них голосуют те, кто живёт в нищих пригородах и скучных деревнях, те, кто едва сводит концы с концами.

– Потому что им внушили, будто во всех их бедах виноваты мигранты!

– А разве нет? – спросила я, прищурившись, и он смутился. – Я шучу, прости. Это дурацкий русский юмор.

– Да, я уже немного начинаю различать, когда ты шутишь. Хотя это сложно. Мы так не шутим. Так…

– Как? Провокационно?

– Да, точно, – он взмахнул вилкой. – В Швеции люди стараются быть вежливыми, мягкими друг с другом, никогда ничего плохого не говорят в лицо.

– Только за спиной? – съязвила я.

Он засмеялся:

– В каком-то смысле да. Мы ведь обычные люди, такие же, как все. Тоже сплетничаем и говорим гадости о других. Но никогда лично. Потому что если ты скажешь что-то неприятное человеку, ему будет обидно. Мы всячески избегаем конфликтов.

Мы заказали ещё по пиву.

– А мы, русские, наоборот. Всё говорим в лицо. И дерёмся. Можем не только послать, а сразу в глаз дать. И другой в ответ тоже в глаз. А потом мы целуемся и миримся.

– Вы, русские, очень странные. И буйные.

– Вы, шведы, странные тоже.

Мы засмеялись.

Когда пришло время рассчитаться и официантка принесла счёт, я достала кошелёк.

– Если ты не возражаешь, я заплачу за обоих, я же тебя пригласил.

Я пожала плечами:

– О’кей.

Мы дошли до метро «Эстермальмсторг». Интересно было, поцелует меня Оскар или нет. Но он не поцеловал, только неуклюже обнял.

– Это был чудесный вечер. Несмотря ни на что. Ну, по крайней мере, вторая его часть.

– Чудесный, – отозвалась я эхом.

– Давай увидимся ещё раз.

– С удовольствием.

– Я позвоню тебе через пару дней.

Он не позвонил. Через неделю я написала ему сама, спросила, как дела и не хочет ли он выпить кофе. Оскар не ответил и заблокировал меня в мессенджере.

* * *

Я часто приходила выпить кофе в Sjocafeet на набережной, у моста Юргоден. Оттуда был красивый вид: мост, лодки, особняки вдоль набережной.

В кафе меня уже знали и шутливо звали ryskan, русская. «Как дела, русская? Хорошо выглядишь, русская! Русская, почему ты вчера не приходила, мы скучали».

Один из официантов, итальянец Мауро, подбадривая мои жалкие попытки говорить по-шведски, стал учить меня разным словам.

– Смотри, русская, это вилка, это ложка, это салфетка. Вот так ты должна сказать, что хочешь кофе, а вот так ответить, если собираешься платить наличными.

– Я знаю много других слов по-шведски, – стала я оправдываться. – Просто они не очень полезны в обычных разговорах.

– Например?

– Тюрьма, пытка, война, террор, репрессии, суд, правозащитники, – выпалила я по-шведски, чуть коверкая слова.

У Мауро отвисла челюсть.

– Ты не знаешь, как по-шведски «вилка», но знаешь, как будет «пытки» и «тюрьма»? !

– Ээээ… Мммм… Ну, наверное, потому, что я слежу за новостями из России.

По скайпу позвонила мама. Она была счастлива, что я уехала в Швецию. От такой дочери, как я, одно расстройство. Не то чтобы она так уж хотела внуков, но хотя бы какой-то более пристойной жизни для меня. Диплом, муж, хорошая работа 5/7, три недели оплачиваемого отпуска и социальный пакет, встречи с подружками по пятницам, уикенд с семьёй по выходным. А у меня два курса института культуры, уголовное дело по террористической статье, сломанная омоновской дубинкой ключица, вывихнутая после драки со скинхедами лодыжка, первые седые волосы, которые я выдёргиваю пинцетом, и никаких перспектив.

– Тебе нравится Стокгольм? – тихо спросила мама.

– Очень. Приветливые люди, чистый воздух, много воды вокруг.

– Я говорила с твоим адвокатом. Прокурор просит для твоих друзей двадцать лет. А тебя объявили в федеральный розыск. Меня уже несколько раз вызывали на допросы. Ты ведь не приедешь, правда?