Общага-на-Крови - Алексей Иванов

– Ты слышал?

– Слышал.

– Хреново всё это… – Ванька сплюнул. – Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда… И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет – чего Нельку позорить…

– Зачем же ты тогда всем этим грозил? – удивился Отличник.

– Сам посуди, отец. – Ванька снова сплюнул. – Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживём год в общаге. Лёльке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорёхе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьёшь, не куришь, учишься зашибись. Ну а про себя я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему ещё тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я – пидарас, а он – д’Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Гапона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.

Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.

– Игорёха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, – продолжил Ванька. – Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать… А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Каминский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игорёха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорёхой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорёхе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез, и началась бы форменная коррида.

Ванька докурил и ввинтил окурок в стену.

– Игорёха, конечно, отличный человек, но слабоват. Он ставку делает только на свою любовь, а это слишком шатко для нашей долбаной жизни. Он думает, что коли с бабами он Александр Македонский, так и в остальных случаях всех победит и на хер пошлёт. А разным Гапоновым на его любовь насрать прицельно с пожарной каланчи. Поэтому я и встрял. Хотя по уму мне эта склока – как для жопы дверца…

Ванька, выговорившись, спрыгнул на пол и поглядел на руки.

– Вроде не дрожат больше. Значит, не психую… Пойдём домой, отец. Сейчас Игорёхе надо будет ещё клизму поставить.

Игорь с Ванькой сначала поругались, потом помирились, потом ходили в двести двенадцатую к Нелли и Лёле, потом решили купить вина и устроить общий ужин, потом поставили вверх дном всю комнату, разыскивая пустые бутылки, чтобы сдать их, потом наконец упёрлись в гастроном, успев перед уходом опять разругаться. Отличник же решил снова сесть за учёбу. Передряги передрягами, а сессия сессией, и экзамен приближался.

Но погрузиться в учение с головой ему всё равно не удалось. Сперва пришёл за сигаретами Вадик Стрельченко. Потом по душу Игоря вновь явилась Марина Савцова. Потом кто-то искал, где живёт какой-то Бобылёв. Потом пришла успокоившаяся Нелли и, ругаясь, долго рылась в продуктовой тумбочке, выбирая что-нибудь на ужин. Потом снова пришла Нелли и, ругаясь, выгнала Отличника из-за стола, чтобы достать тарелки. Потом притащился однокурсник Отличника Максим Зимовец и долго, с унижением и угрозами, выпрашивал учебник. Потом опять пришла Нелли и, ругаясь, забрала соль. Потом в гости завалился Борька Аргунов и, видя, что никого нет, а Отличник занят, разлёгся на Ванькиной койке и начал курить. Покурив и не дождавшись внимания, он за гриф, как убитого гуся за шею, подтащил к себе гитару, смёл рукой накопившийся от бездействия на струнах музыкальный мусор и заиграл похоронный марш. Тогда Отличник не выдержал.

– Всё, Аргунов, – вставая и собирая тетради, подвёл он итог. – Не могу я больше в этой проходной учиться. Вымётывайся – я запираю комнату и ухожу в читалку.

Читалка находилась на первом этаже. Отличник пошёл туда через вестибюль, где на вахте бабку Юльку уже сменил какой-то студент из подрабатывающих старшекурсников. Читалка представляла собой большой, совершенно голый зал, полностью заставленный ученическими партами. За её окнами в узком скверике вдоль общаги молодые мамы катали коляски и курили сигареты. В читалке, несмотря на то что в сессию здесь собиралось много народу, стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь осторожным шорохом затёкших ног, шелестом страниц и редким шёпотом, столь тихим, что он почти превращался в телепатию. Отличник сел подальше от дверей за парту с красивой однокурсницей Милой Северьяновой и наконец-то полностью ушёл в учебу.

Он просидел в читалке два или три часа, и его лишь дважды оторвали от занятий: один раз собрала конспекты и ушла Мила, другой раз, пригибаясь, словно под обстрелом, к Отличнику пробрался Игорь и сказал, что Нелли и Лёля зовут его перебирать гречку. На это Отличник ответил, что он с утра мыл посуду, а некоторые дрыхли и пусть они теперь сами перебирают гречку, а он будет учиться, потому что поступал в институт не для того, чтобы мыть посуду за тех, кто ночью шляется по бабам или вышибает двери, и не для того, чтобы перебирать гречку, а чтобы получать высшее образование. Прослушав гневную отповедь Отличника, Игорь, так же пригибаясь, убежал.

Отличник ещё некоторое время сидел и читал, и тут за ним пришла Лёля.

– Отличничек! .. – театральным шёпотом прокричала она и от ужаса округлила глаза. – Мы все уже за стол садимся! ..

– Иду, иду, – покорно согласился Отличник, собирая тетради.

Общага переживала последний предсонный всплеск жизни. Двери её хлопали, пропуская вереницы жильцов и гостей. В вестибюле у телефона-автомата маялась очередь. Со студентом-вахтёром уныло ругалась какая-то девушка по поводу журнала, который у неё то ли свистнули со стола вахты, где обычно лежала выписанная студентами почта, а то ли вообще не принесли. На главной лестнице была суета, на чёрной – голоса, смех и дым сигарет. Балконы усеяли курильщики, как воробьи – телеграфные провода. В кухнях шипела вода в кранах и могуче трещали на плитах сковородки. Из блоков доносились футбольный гвалт и захлёбывающаяся скороговорка телекомментатора. Отличник шёл по этим лестницам и этим коридорам, о чём-то несущественном болтая с Лёлей, и ощущал, что он гаснет, растворяется, наполняя собой общагу, и его осязание становится вечным общажным сквозняком, его зрение смягчается прозрачными сумерками её помещений, слух его превращается в голоса, смех, хлопанье дверей, кухонный шум, и душа его вмещает в себя всю вселенную общаги с её радостью, разочарованием, первой любовью, надеждой и болью. Отличник шёл и чувствовал, что он любит, бесконечно любит общагу.