Смерть в Миракл Крик - Энджи Ким

Пак закрыл глаза и вздохнул. Вдох, выдох. Он говорил себе, что это чушь. Он злился на жену и дочь за то, что те не заметили гусей! Было бы смешно, если бы не было так жалко! Это его особое отношение к гусям, берущее начало в четырех годах в одиночку.

Ги-рух-ги ап-ба. Отец-гусак. Так в Корее называли мужчину, который оставался на родине работать, отправив жену с детьми за границу в погоне за лучшим образованием, и только раз в год летал (мигрировал) их повидать. В прошлом году уровень алкоголизма и суицида среди сотни тысяч отцов-гусаков в Сеуле достиг рекордных значений, а людей вроде Пака стали называть отцами-пингвинами – это те, кто не мог себе позволить навещать семью, никуда не летал. Но к тому моменту гусиная самоидентификация уже устоялась, так что к пингвинам он особых чувств не испытывал, в отличие от гусей. Пак изначально не собирался становиться отцом-гусаком, они планировали переехать в Америку вместе. Но пока они ожидали семейную визу, Пак получил информацию, что в Балтиморе есть семья, готовая приютить родителя с ребенком бесплатно и устроить ребенка в близлежащую школу в обмен на то, что родитель станет работать в их продуктовом магазине. Пак отправил Янг и Мэри в Балтимор, обещая скоро к ним присоединиться.

Семейную визу они получили только четыре года спустя. Четыре года он был отцом без семьи. Четыре года он прожил в крошечной каморке в печальной, полуразвалившейся «вилле», бок о бок с такими же печальными, обездоленными отцами-гусаками. Четыре года он работал на двух работах, семь дней в неделю, экономил и копил. Жертвовал всем ради образования Мэри, ради ее будущего, а теперь вот она, неприкаянная, в шрамах, колледж не светит, вместо занятий и вечеринок посещает докторов и суды по делу об убийстве.

– Мэри, тебе надо поесть, – сказала Янг по-корейски. Мэри помотала головой и уставилась в окно машины, но Янг поставила ей на колени миску с рисом. – Хотя бы немножко.

Мэри закусила губу и взяла палочки, с сомнением, словно опасаясь пробовать экзотическую пищу. Взяла одно зернышко и положила на губы. Пак вспомнил, как Янг учила Мэри так есть, когда они еще жили в Корее.

– Когда я была твоего возраста, – говорила тогда Янг, – твоя бабушка каждый день заставляла меня тренироваться есть рис по одному зернышку. Она говорила, что тогда во рту всегда будет еда и от тебя не будут ожидать разговоров, но при этом ты не будешь выглядеть свиньей. Никому не нужна жена, которая слишком много ест и болтает.

Мэри тогда со смехом сказала Паку:

– Ап-ба, Ум-ма так ела, когда вы ходили на свидания?

– Нет. К счастью, мне нравятся свиньи, – бодро ответил Пак. Они рассмеялись и доели обед шумно и неряшливо, по очереди похрюкивая. Неужели это действительно было так давно?

Пак смотрел на дочь, жевавшую рис зернышко за зернышком, и старался запомнить черты их ребенка, ее глаза, обрамленные следами тревоги. Он взял кусочек кимчи, пытался заставить себя поесть, но запах перебродившего чеснока, витавший в знойном воздухе, вызвал у него гримасу отвращения. Он открыл окно, высунул голову. Высоко в небе улетали гуси. Волшебная симметрия их клина была видна даже с такого расстояния, и он подумал, как же несправедливо называть отцами-гусаками мужчин, оказавшихся, как он, в непростых жизненных ситуациях. Настоящие гуси создают пары на всю жизнь. Настоящие гусиные семьи не разделяются, они добывают пропитание, вьют гнезда и мигрируют все вместе.

Вдруг ему привиделось: «гуси» в зале суда, предъявляющие иск против корейских газет за распространение порочащих сведений и требующих отказа от любого упоминания гусаков-отцов. Пак сдавленно усмехнулся, Янг с Мэри посмотрели на него в замешательстве и с тревогой. Он подумал было объясниться, но что он мог им сказать? И вот эти «гуси» отправили иск против классовой дискриминации…

– Вспомнилась одна шутка, – произнес он вслух. Они не спросили, какая. Мэри продолжила есть рис, Янг перевела взгляд обратно на Мэри, а Пак снова уставился в окно, наблюдая, как эта стая гусей улетает все дальше и дальше.

Войдя в зал после ланча Пак увидел на задних рядах женщину с серебристыми волосами и узнал ее. Демонстрантка, та, которая угрожала тем утром, твердила, что не успокоится, пока не докажет, что он обманщик, и не закроет его бизнес.

– Если не остановишься прямо сейчас, ты об этом пожалеешь. Обещаю, – говорила она. А теперь ее обещание осуществилось, и вот она здесь, оглядывает зал, как гордый директор на церемонии открытия. Он представил себе, как выступит против нее лицом к лицу, пригрозит вывести на чистую воду все ее вранье о том вечере, расскажет полиции, что он видел. Какое удовлетворение он бы испытал, наблюдая, как самодовольство покидает ее взгляд, сменяясь страхом. Но нет. Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал, что он уходил из ангара тем вечером. Он должен хранить молчание любой ценой.

Эйб встал, и что-то упало на пол. Это была листовка с яростной красной надписью «43! » Пак уставился на бумажку, с нее все и началось. Если бы Элизабет ее не увидела, не зациклилась бы на идее умышленного вредительства, поджога под шлангом с кислородом, он бы сейчас вез Мэри в колледж. Его обдала волна жара, заставившая задрожать каждый мускул. Он хотел схватить листовку, разорвать, скатать в комочек и запустить в Элизабет и в эту демонстрантку, двух женщин, исковеркавших его жизнь.

– Доктор Томпсон, – сказал Эйб, – давайте продолжим оттуда, где остановились. Расскажите, как проходил последний сеанс, во время которого произошел взрыв.

– Мы начали позже, – сказал Мэтт. – Обычно предыдущий сеанс заканчивается в 18: 15, но в тот раз он задержался. Я об этом не знал и приехал вовремя, а на парковке все было забито. Моей группе пришлось парковаться на той полянке, как и утром. Мы начали только в 19: 10.

– Что стало причиной задержки? Демонстранты еще не ушли?

– Нет, их полиция увезла раньше. Похоже, они пытались помешать сеансам, пуская воздушные шарики в провода, что вызвало перебои с электричеством, – сказал Мэтт. Пак чуть не рассмеялся от краткости и точности описаний Мэтта. Шесть часов хаоса, когда демонстранты доводили пациентов, а полиция твердила, что не в их власти разгонять «мирную демонстрацию»; кондиционер и свет выключились посреди дневного сеанса, перепугав пациентов; наконец приезд полиции и вопли демонстрантов: «Какие еще линии электропередач? », «Да как шарики могут быть связаны с электричеством? ». Все это Мэтт уложил в десять секунд.