Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

– Это ты не бойся, – отвечает змей. – Свинец – металл мягкий, легкопереваримый; и не такое едали, бывало, и ордена попадали, и памятные медали. А то и запасные детали! И ничего, как видишь.

– Ну, слава тебе господи! – радуется Горшеня. – Раз так, тогда я за тебя, твоё лесничество, спокоен. Как говорится, еда за едока ответственности не несёт.

Сказал – и вроде как назад отступил, вроде как речь свою закончил. А Тиграну Горынычу почему-то с Горшеней очень даже понравилось разговор вести, это тебе не то что с Иваном, вражьим отпрыском! Царь мужика когтем подзывает, просит ещё что-нибудь обсказать.

– Продолжай, – говорит, – мужик. До завтрака ещё времени много – целый вечерок и полная ночка.

– А чего продолжать-то? – разводит руками Горшеня. – Хотя… Оно, конечно, можно и продолжить. Тем более что у меня к тебе, твоё лесничество, сугубо личный разговор наметился.

– Когда же это он у тебя успел наметиться, мужик? ! – дивится змей.

– А прямо сейчас, твоё лесничество. Так говорить али ты передумал? Я, конечно, могу и помолчать до завтрака, но уж больно разговор этот полезный.

– Для кого полезный? – не понимает Тигран Горыныч.

– Для твоей преважной персоны – сугубо личный, оздоровительный разговор. В таком вот масштабе.

Тигран Горыныч насупился, башку свою громадную к самому Горшениному носу поднёс, а Горшеня стоит как вкопанный, ни ухом не поведёт, ни усом не дёрнет.

– Да ты, что ли, лекарь? – спрашивает змей с осторожностью.

– Бывало и лекарь, бывало – фельдшер, а больше – ветелинар. По животной, стало быть, части дока, заморский звериный парикмахер и вошкодав.

– Постой-погоди! – заинтересовался Тигран Горыныч, глазами в разные стороны позыркал. – Что ты там насчёт вошек говоришь?

– Не я говорю, факты говорят, – отвечает Горшеня спокойно и с достоинством. – Говорят, что как укротитель блох я совсем не плох, а как заклинатель вшей – дык ешшо хорошей.

Тигран Горыныч аж закашлялся. Горшеня ему пальцем показывает, чтобы он ухо своё к его мужицкой голове подвёл, глазом подмигивает и на окрестное зверьё косится. Змей его намерения понял, ухо прямо к месту подкатил – на, мол, говори.

– Да ты, твоё лесничество, не бойся ничего, – говорит Горшеня приватно. – Я ж все твои промблемы насквозь вижу. Сейчас я тебе всё расскажу, а там уж ты сам решай, что тебе делать.

– Ну? Говори, ветелинар, – кивает Тигран Горыныч. – Только в самое ухо говори, блюди мою врачебную тайну. Мало ли там кто чего услышит – а я ведь персона царственная, мне промблемы напоказ выставлять не след.

– Ага, – кивает Горшеня и говорит тихо, так что кроме змея только Иван речь его слышит: – Вот что я тебе, твоё лесничество, скажу. В целом ты зверь здоровый, но в частностях наблюдаются некоторые нюансы. Сердце, например, у тебя доброе, голова – та, которая налицо, – светлая. А вся твоя злобность, хищность и кровожадие есть результат внутреннего твоего расстройства и личной твоей, так сказать, обделённости по мужеской части.

Горшеня сделал паузу, потом взял ухо змеиное за края и, морщась от запаха, голову свою в него углубил.

– Попросту говоря, – шепчет, – пара тебе нужна, твоё лесничество. Мужик без парочки – что нуль без палочки. Понимаешь?

Тигран Горыныч рёвом взревел – головой мотнул, Горшеню вбок метнул, сосну лбом боднул. Иван встревожился, в боевую стойку встал, кулаки приготовил. Только видит: змей обратно голову к Горшене воротил и шепчет теперь ему в ухо:

– Ну и глазаст ты, мужик! Ветелинар, одно слово! В самую душу мою заглянул, самую больную мою тоску словом выразил! У-у-у-ух!

И замотал головой, лапой землю боронит, хвостом озерцо мутит. Видать, действительно зацепил Горшеня змея за самую нарывную занозу.

Чуть успокоившись, Тигран Горыныч снова к Горшене обращается:

– Ну а что же мне делать-то, ветелинар?

Горшеня загривок почесал, губой шваркнул.

– Тут, – говорит, – рецепта простая. Найди себе невесту да ступай под венец. Или как там это у вас, лесных жителей, делается?

– Э-э-э! – осклабил пасть Тигран Горыныч. – Сказала кума, что корь – не чума! Да я бы давно, мужик, подругой-то обзавёлся, давно бы уже от одиночества огнём не пыхтел, да только кто ж мне в жёны-то сгодится? ! Где ж я такую пару найду, чтобы и по размеру подошла, и по характеру? Нет на белом свете таких рептилиев, избылись все, я последний мужской экземпляр остался – бобыль бобылём! А стало быть, нет мне в жизни счастья, и удел мой – одинокая лесная старость!

– Погоди о старости говорить, твоё лесничество, – щурится Горшеня. – Ты змей в самом расцветном соку – орёл, а не змей! Да что там орёл – буревестник! Чтоб такому горячему молодцу да невесту не сыскать!

Тигран Горыныч глянул на Горшеню строго – чуть не задавил взглядом.

– Ты со мной не шути, ветелинар! Я ведь и слизнуть могу, не дожидаясь завтрака!

– Не шучу я, твоё лесничество, – продолжает Горшеня. – Откровенно тебе говорю, как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.

– Чего ты тянешь-то, ветелинар! – воет Тигран Горыныч. – Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!

Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:

– Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом не невест опекать, а врага допекать, право слово.

Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы как в лупу рассматривает.

– Опять же блохи у тебя – что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов – хоть сейчас на пастбище.