Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

– Эвон какую ты оранжерею на себе развёл, твоё лесничество! Грибов-то! Мухоморов-то! А шишек-то! Жундгли, одно слово!

Вычесал корягой всю фауну, скатал мочало и давай Тиграну Горынычу горб надраивать. Горыныч пыхтит, лапами шелудит, хвост торчком из воды высунул – жарко ему, мыльно, единственная голова кру? гом пошла!

– Держись, – кричит ему Горшеня, – не ёрзай, твоё лесничество! Сейчас я тебе верхнюю часть намылю, а уж подмышки и прочие злачные места – это ты сам соскабливай, лапками; чай, я не водолаз и не супмарина какая!

Иван ловлю насекомых закончил, Горшенин мешок этой животиной набил под завязку. Затянул узел, одежду скинул да айда к Горшене на помощь. А у змея первый испуг прошёл, захорошело ему, уселся он посреди озерца – сам себя мочалом под мышками трёт, от удовольствия млеет. Горшеня с Иваном на шеях пустых умостились, велели глаза закрыть, чтобы мыло не попало, и принялись гриву змееву месить. Горшеня промежду делом спрашивает:

– А где ж ты, твоё лесничество, поголовье-то своё растерял?

Тигран Горыныч отвечает ему по-свойски, как на духу:

– Да в разных местах: какие в кустах, а какие и на открытой местности. А последнюю-то головушку берегу как зеницу ока. Последняя башка – она к телу ближе всего. Через этот факт я, ветелинар, и лютую так беспощадно, спуску не даю никакому людскому представителю, пресекаю всякие поползновения, так сказать, в зародыше. Потому как голова у меня самая что ни на есть последняя осталась, запасных нету больше.

Горшеня намыливает, скребёт, пеной жонглирует, да о разговоре не забывает.

– А как же ты, твоё лесничество, в таком разрезе жениться подумываешь? Влюбишься – последнюю башку потеряешь! Женщины – племя карусельное, закружат – сойти не смогёшь.

– А пущай, – хлопает змей лапой своей по водной поверхности. – Для хорошего дела и головы не жалко! Башку потеряю, зато род продлю!

А Иван тем временем ухо-то змеиное пригнул, чтобы тот слов его не услышал, и шепчет Горшене:

– Пора нам ноги уносить! Давай-ка сейчас намылим ему веки – да и поминай как звали. Уже потемнело – уйти сможем.

– Ты чего? – диву даётся Горшеня. – Кто ж работу на самой середине бросает! Нет, брат, я бежать не намеренный, у меня дело есть – и я в нём весь.

Иван нахмурился слегка, но возражать не стал. «Ладно, – думает, – подождём». И стал дальше намыливать.

– Эй вы, медведи хвалёные – носы палёные! – кричит Горшеня командным голосом. – Что вы его вениками гладите, как халдей паву? ! Хлещите его, родимого, без жалости, чтоб окраску поменял! Царь он вам или не царь? Так вот и дубасьте его по царским заслугам, припомните ему всю его царственную самодурь!

Медведи сразу смекнули, чего царь достоин, и пошли тузить Тиграна Горыныча без прежней обходительности. А змею и это в приятность, он уже кверху брюхом лежит, от ощущений визжит.

Тут гром на небе грянул и дождик припустил.

– Ну вот, – говорит Горшеня, – и ополоснуться подали! Значит, всё правильно.

Выбрался он на берег, от усталости шатается.

– Эй, – кричит, – лесной народ, айда всем мыться, пока вода ещё не остыла! Царя-руководителя почистили, теперь и всем пообновиться не мешает.

Едва договорил – тут же с ног и свалился от усталости под куст на свою одежду да прямо голый заснул. Тигран Горыныч, шатаясь, выбрался на берег, свалился рядом и тоже захрапел. Все лесные жители тотчас кинулись в озеро, полезли мыться-купаться. Ух и визгу было, ух и рёву! лес такой толчеи никогда не видывал!

Посреди ночи, когда снился Горшене седьмой сон, самый сладкий, кто-то растормошил его, сбил эту сладость и долго тряс мужицкие плечи. Горшеня просыпаться не хотел, отнекивался сколько мог, потом всё-таки приоткрыл левый глазок и с большим трудом узнал в побудчике Ивана.

– Горшеня, друг, – шепчет Иван ему в лицо, – пора нам утекать, самое время! Не ровён час, утро зачнётся, тогда не сносить нам головы!

– Постой, – кривится Горшеня. – Куда бежать? Зачем бежать? Ты чего, Ваня, надумал?

– Вот ведь! – расстраивается Иван. – Проснись, друг ситный! Горыныч нас съест утром, коли мы сейчас не утекём!

Горшеня отмахнулся от приятеля, мешок под головой поправил.

– Нешто я утекать буду, – бубнит, зеваючи. – Я ещё опосля работы не отдохнул как следует. Отдых для работника – святое дело…

И обратно укладывается. А Иван не даёт ему успокою, за рубаху тянет.

– Горшенюшка, пёс тебя укуси! Очнись, дурень!

Горшеня приподнялся, посмотрел на Ивана всерьёз серыми своими глазами, пошевелил губой: дескать, не тревожь души-тела! И лёг опять.

– Ну знаешь! .. – обиделся Иван. – Ты, я вижу, и впрямь справедливость свою испытать хочешь, в самое пекло лезешь, чтобы её за хвост ущипнуть. Воля твоя, только я к тебе в подельники не нанимался, мне эти экперементы не по душе. Я ещё пожить хочу, у меня ещё дело есть важное. А в бессмертности своей я не уверен, так что…

– Иди, Вань, поступай как знаешь, – отозвался Горшеня из полудрёмы. – Я, правда, Вань, спать очень хочу…

И захрапел в свист.

Глава 12

Царский завтрак

Утро наступило, холодком о себе знать дало.

Открыл Горшеня глаза, глядит: туман вокруг озера вьётся, влагой всё пропитывает. Накинул мужик рубашку, штаны натянул, а сам головой вертит – ищет, нет ли где поблизости Ивана. Зверья кругом всякого разного спит вповалку видимо-невидимо, а человека не найти; знать, утёк дорожный товарищ, не выдержал.

А это что за гора сквозь туман порциями просачивается? Горшеня аж присвистнул: да ведь это Тигран Горыныч лежит! И никакого мерзкого запаху от него не исходит! Горшеня приблизился к телу, упёрся носом в змеиный бок и изо всех сил воздух в нос втянул. И ничего – вполне сносно! От удовлетворённости ли, от занюха ли – чихнул Горшеня всладость! Так чихнул, что всю орду звериную разбудил. Змей и тот заворочался, застонал, зевнул сильным ветром и слипшиеся глазища растопырил.

– Утро доброе! – приветствует его Горшеня. – С лёгким парком, твоё лесничество!